В методичном обновлении страницы избранного в надежде увидеть чью-то новую запись есть нечто сродни магическому ритуалу: так гадалка, раскладывая карты на себя, свою судьбу, любовь и будущее [это всё ложь, что они никогда-никогда для себя, только для других, такая же ложь, как и то, что клоуны никогда не пытаются себя рассмешить - пусть и неудочно; или то, что некоторые психологи ни разу не старались убедить себя в том, что у них в жизни всё прекрасно и безоблачно; или то, что парфюмер не надеется однажды создать такой аромат, чтобы самому воспарить на седьмое небо, выше, выше на восьмое, девятое, два миллиона триста семьдесят пять тысяч восемьсот сорок первое; или то, что у писателя нет мечты написать такой роман, чтобы можно было самому перечитывать множество раз и всегда находить что-то новое...], бросает на покрытый бархатной скатертью стол новый лист Таро рубашкой вниз и зажмуривается, прежде чем одним глазом взглянуть: а вдруг как раз то, что она загадывала?..

@темы: Бред

---

и после долгих дней дороги, когда ты пересёк пустыню; приникнув к бортику фонтана в надежде хоть бы там напиться; когда искал меня повсюду, недобрым словом поминая, когда потом ломился в двери моих запущенных чертогов; когда разбил все окна в доме, где мы когда-то были живы, где мы одно делили ложе - нам на двоих его хватало; когда упал ты на колени перед портретом потускневшим и произнёс слова проклятья, мне предрекая ад и пламень за то, что не был я с тобою, когда ты мучился в пустыне, за каждый новый вздох сражась, приняв за манну с неба ливень, тебя в песках от смерти спасший... я и тогда с тобою рядом, безмолвный, крался тенью-дымкой. глупец. ведь я был этим ливнем.
я для тебя им обратился.

@темы: Словесные витражи, Poetry, Бред, Мужчины

---

А подаренный на день рождения вентилятор Малыш поставил, повернув к окну. Чтобы Карлсона ещё на подлёте уносило в сторону и он не мог добраться до подоконника, а если бы и добрался - чтоб его изрубило в фарш.
Нет, это не из-за жестокости.
Просто Малыш очень хотел поскорее стать взрослым.

@темы: Verborum caterva

---

Много рекламы, хорошей и разной! А впрочем, нет. Лучше меньше да лучше, ибо реклама может быть сделана со вкусом, с юмором и красиво. Даже уже давно опостылевший ролик, где деточка будит мать спозаранку, чтобы протянуть стакан сока и пожелать доброго утра, изначально, пока не надоел, был забавным.
А вот это, на мой взгляд, ещё и красиво (спасибо  Ibrin за ссылку):

@темы: Фетишизм, Art

---

Особенности @-пространства

Вечером пятницы @ впадает в спячку. Такого крепкого сна не бывает даже поздней ночью в будни, ибо в это время нет-нет да и найдётся полуночник, а то и просто человек, живущий на другой половине земного шара, где в этот час самый разгар дня, работа, офис, включённый компьютер и желание что-то писать в своём блоге. Но вечером пятницы @ стабилен как курс euro на сегодняшний день: иногда слегка варьируется в одну из сторон, но в целом надёжен. С вечера пятницы до утра понедельника @ позволяет себе расслабиться, выпить стаканчик бренди с лимоном, вытянуть ноги, полистать вечернюю газету или сборник поэзии конца девятнадцатого века, а потом задремать прямо в кресле на два дня и три ночи.

За это время @ будет периодически отходить от дрёмы, но всегда ненадолго, не отвлекаясь от просмотра серии ночных видений в уютных объятиях Морфея. И можно сколько угодно долго обновлять страницу "Избранного" в дневнике, "Френдов" в живом журнале, какого-то форума или ещё чего-то, но так и не увидеть никаких новых сообщений. Во всяклм случае, на порядок меньше, чем в любой другой день. Что уж говорить о времени, когда пересекаются столь пагубные для @ обстоятельства как вечер, пятница, день перед выходными, да ещё и лето! Должно быть, @-пространство тоже испытывает потребность в некотором количестве выходных дней. И в отпуске, разумеется.

Ну а moi умудряется существовать с @ в полном дисбалансе: именно в то время, когда @ спит, moi испытывает стойкую потребность обновлять страницу избранного и видеть в ней что-то новое. Так и живём.

@темы: @шное, Наблюдения

---

Отзыв о прочитанном или что-то вроде того.

По прочтении «Заводного апельсина» Энтони Берджесса остаётся мерзенькое ощущение, чем-то сродни тому, которое возникло, когда moi пролистнул последнюю страницу очередного романа Паланика. Словно старого доброго приятеля вырвало прямо на новые белые брюки. С одной стороны, искренне сочувствуешь человеку, чувствующему себя паршивее некуда, да ещё и смущённого тем, что испортил тебе одежду, хотя, в сущности, произошедшее мало чем отличается от чиха или кашля – болезненное проявление организма, не более того. Но с другой стороны, брезгливо косишься на собственные брюки, старательно отводишь глаза от лужи на полу, пытаешься дышать не глубоко и испытываешь искреннее неудовольствие от мысли о том, что потом всё это придётся убирать собственноручно.

Откровенно грязно, некрасиво, отдаёт вонью и падалью. Но при этом книги читаются и, более того, становятся бестселлерами, как было несколько лет назад со многими произведениями того же Паланика. В какой-то книге moi встречалась ещё и подобная формулировка: «словно выдавливаешь прыщ - и противно, и приятно». Наверное, в этом и есть истинный смысл чтения подобных книг. Но самое грязное, мерзкое и гадкое заключается в том, что всё это – правда. Вся та куча испражнений, которая вываливается перед читателем – правда. Так оно и бывает. Пусть не со всеми, кто это читает, не на лестничной клетке этажом ниже, а где-то на расстоянии океана и с кем-то, кого никогда не увидишь и не узнаешь, однако это не умаляет значимости того факта, что метафорическая куча испражнений существует. И читателя садят перед ней, учат на неё медитировать, не зажимая при этом нос.

Наверное, даже в какой-то мере хорошо, что кто-то берётся писать о подобных проявлениях человеческого общества. Правда всегда остаётся правдой, даже если отдаёт зловонием. Другое дело, что порой возникает такое впечатление, что читатель перестаёт восхищаться литературным слогом автора или его решительностью поднять столь двусмысленную тему, умением обнажить гнойники, тем самым обращая внимание неглупых на проблемы современного человеческого общества. Вместо этого читатель начинает восхищаться самим описанием, переданным в книгах зловонием, тем, что, по зрелом размышлении, должно вызывать отвращение и категорическую реакцию отторжения. И читатель продолжает открывать новые книги уже не для того, чтобы осознать, с чем можно столкнуть в этом мире, дабы самому не допускать подобного по мере своих сил, но уже для того, чтобы получить удовольствие от прочтения, а то и успокоить себя классическим «у кого-то совсем всё плохо, так что мне можно даже порадоваться». Пораженческая позиция, когда человек перестаёт считать себя несчастным, убедившись, что кому-то ещё хуже.

Метафорическая куча испражнений перестаёт быть метафорической и обращается в совершенно неэстетичную кучу дерьма, на которую уже не медитируют, но молятся. И поневоле задумываешься, что лучше: чтобы некоторые люди не знали зловонной правды или чтобы видели всё в истинном свете, но при этом воспринимали как норму жизни? Нужны ли вообще подобные книги или не следует пускать их в массы, ибо они создают ложное божество из кучи дерьма? Впрочем, потом ловишь себя на мысли, что человек думающий сможет сделать верные выводы из прочитанного. Тогда он встанет из позы лотоса, брезгливо покосится на вонючую кучу и уйдёт. Чтобы вернуться со шваброй, ведром и мешками для мусора.

@темы: Люди, Негатив, Точка зрения

---

Если найти, откуда начинается радуга, и пройти по семицветному мосту через всё небо, на другом её конце обязательно найдётся зарытый в землю горшок с золотом лепреконов. И совсем не важно, что эти забавные человечки обитают далеко не повсеместно: на то оно и волшебство, чтобы их горшки оказывались в самых разных точках земного шара. Но только там, где кончается радужный мост.
А что, если бы радуги были не только семицветными? Что, если бы встречались чёрно-белые или представляющие собой набор оттенков одного цвета? Что, если бы радуг было много разных, и во время "слепого" дождя даже невозможно было предсказать, какая именно радуга появится? И, что ещё более загадочно, что могло бы скрываться на другой стороне таких новых радуг?

Мне видится радуга всех оттенков красного - от нежного, пастельного, светлого тона до ярко-алого, кровавого и тёмного, цвета бургундского вина. Её поверхность подобна шероховатому бархату, по которому приятно идти босиком, но не в обуви - слишком скользко, того и гляди упадёшь. А ведь падать-то с радуги высоко, хотя красная всё же редко поднимается выше, чем на несколько десятков метров. Ей нравится быть ближе к земле, чтобы люди могли получше рассмотреть её. Красуется. И если удастся пересечь всю красную дугу и благополучно спуститься, то у самого подножия можно увидеть проход в квартал красных фонарей. Там из окон звучит разномастная музыка, слышен женский смех, пахнет дымом сигар и похотью.

Радуга благородных оттенков коричневого, украшенная вычурным узором ржавой вязи, немного кривовата и явно тронута неаккуратным временем, но всё ещё надёжна и незыблема. Она одна из самых низко поднимающихся радуг, ей было бы слишком тяжело взмывать выше. По ней идти совершенно безопасно, если только не отвлекаться и всегда смотреть под ноги: то и дело попадаются прорехи или торчащие тут и там какие-то ржавые куски. Да по ней и нечасто ходят, не так много любителей. Зато те, кто знают тайны этого коричнево-ржавого небесного моста, с удовольствием иногда проходят к его концу, открывают цверцу в старый антикварный магазин, негромко здороваются с хозяином, нестареющим претенциозным господином, немного похожим на Дориана Грея, только мудрее и внимательнее к другим, после чего проходят по полутёмным залам и любуются.

Радуга серая, с прожилками чёрных пятен и кляксами мокрого асфальта всегда была и, наверное, будет самой надёжной. Асфальт жёсткий, крепкий и никогда не уходит из под ног. Эта радуга изгибается какими-то немыслимыми зигзагами, со стороны выглядит кривоватой и не очень-то привлекательной, но по ней непременно стоит пройтись, чтобы оказаться на набережной осеннего города-призрака, магического единения Петербурга с Венецией и Лондоном. В воде каналов и рек отражается серое небо, откуда часто льётся дождь, стучит по зонтам, рисует на окнах, щекочет шею, если забыть укрыться, оставляет круги в лужах. Там всегда немного прохладно, немного туманно, немного дождливо, немного печально, но удивительно уютно.

Багряный мост с оранжевыми сполохами и бронзовыми узорами - один из самых ненадёжных. Он являет собой настоящую мозаику из осенних листьев, а они тонки и легко улетают под дуновениями ветра. Так что ступать следует осторожно, а двигаться неспешно: эта радуга держится в небе долго, так что даже если один из багряных листьев улетит прямо из-под ног, следует осторожно отыскать другой, сделать небольшой шаг и продолжать путь. И он приведёт на неширокую живописную улочку, с одной стороны которой раскинул ветви осенний сад, а с другой приютилась небольшая пражская кофейня. Приглушённые тона, тёмное дерево, восхитительные ароматы, лёгкий джаз...

Тёмно-зелёная радуга заканчивается во мхе векового леса, подобного, наверное, тому, где блуждали хоббиты, прежде чем встретили онтов. Там живая тишина и пахнет сосной и землёй.

Серебристая радуга, мерцающая даже при свете дня, ведёт в какое-то шумное место, не то диско-клуб, не то на чью-то частную вечеринку, где полным-полно полуобнажённых девиц, коктейлей и лсд.

Фиолетовая - в чужие сны. Там царят тишина и приятный безопасный полумрак.

Розово-голубой пушистый мост ведёт в рай для молодых мамочек. Там есть всё, причём это всё строго разбито на два цвета - голубое и розовое.

Полосатая серо-коричнево-палевая радуга - на кладбище домашних животных.

На конце молочно-белой радуги пасётся корова, дающая самое вкусное молоко в мире.

И много, много, много самых разных других радуг. Вот только ещё никто не смог рассказать, куда ведёт чёрная радуга с тонкой-тонкой канвой по краю из всех возможных цветов, хаотично распределённых, словно многочисленные события в жизни каждого из ныне живущих. Ни один не смог рассказать. Оттуда ещё никто не возвращался.

@темы: Visum et onis, Город

---

Алфавит. З.

З.

Знаешь, лучше оставь всё как есть. Блюдца - на покрытой пылью времён стеклянной полке серванта, фарфоровые чашки - на блюдцах, набор серебряных чайных ложек (а одна из них до сих пор валяется под диваном после вечеринки трёхлетней давности) - в нижнем ящике, ровненько под связкой старых любовных писем в пожелтевших конвертах, не то не отправленных адресату, не то бережно хранимых получателем. Знаешь, и впрямь оставь. Иногда в постоянстве есть своя прелесть. В отбитом носике заварника. В угле серванта, слегка обгрызенным давно умершим нахальным ньюфаундлендом. В вышитой прабабкой маленькой подушке. В тапочках с дыркой на месте большого пальца.
Знаешь, оставь, забудь и пойди спать. И когда уснёшь, постоянство умрёт на целую ночь. Хлопнут дверцы серванта, чихнувшего от пыли, выплюнувшего в воздух возбуждённых чашек, похотливо тискающих блюдца, а ложки будут танцевать канкан, обнажая серебристые свои ляжки. Одна из них, забытая под диваном, выползет из темноты и найдёт утешение в объятиях тапочка. Её поржавевший кончик будет торчать из прорехи на месте большого пальца.
А ещё, знаешь, черт-те чьи любовные письма так очаровательно порхают под люстрой!

@темы: Verborum caterva, Алфавит, Бред

---

А если всё было иначе?

- Отведай, девонька, яблочко наливное! – проговорила старуха, протягивая девушке ярко-красный плод. – Погляди только, какое спелое, сочное, сладкое!
Белоснежка восторженно охнула, принимая из корявых ладоней румяное яблочко, покрутила его так и этак, любуясь, поднесла к губкам своим коралловым, открыла ротик… И с сожалением вздохнула, опустив руку с яблоком.
- Нельзя, бабуля, никак нельзя, диета у меня! – печально покачала головой девушка, как будто не замечая шокированного состояния старушки. – Никакого сладкого, даже фруктов, до обеда. Иначе весь режим питания собьётся. А мне нельзя, и так уж раздобрела тут на харчах гномьих.
И Белоснежка провела свободной ладошкой по румяной щёчке, и впрямь слегка пухленькой.
- Пойдём, бабуля, сперва обед – потом яблоко! – провозгласила девушка и направилась в дом, увлекая за собой безрезультатно сопротивляющуюся колдунью, принявшую вид немощной старой карги.
Старушка была посажена за стол, накрытый тщательно накрахмаленной кружевной скатертью, на которую радушная хозяюшка споро водрузила картошечку с грибочками, солёные огурчики, крынку с молочком, блюдце со сметаной, противень с мясным пирогом, тарелку с зеленью и много всякой другой снеди. Белоснежка юркой птичкой порхала от стола к серванту, от подпола к полкам с соленьями, от печи к шкафчику со специями. И щебетала, щебетала, щебетала…
- Да вы кушайте, бабушка, кушайте! – широко улыбнулась девушка, нарезая себе овощной салатик.
Белоснежка порхала, щебетала, а колдунья, чтобы совсем уж не скрипеть зубами от злости и досады, схватила стебелёк сельдерея и начала жевать. А девушка продолжала болтать о чём-то. Ах, Первый гном вчера слишком много пива выпил, захмелел и упал в стог сена, где и продрых до самого рассвета, а поутру его борода больше была похожа на нечто невообразимое, и битый час пришлось выбирать из неё сухую траву. Ох, Пятый гном на неделе приболел так тяжко, кашлял так громко, что в подполе полопались две банки с маринованными помидорками, пришлось в спешном порядке прибираться там, а потом ещё и помидоры трескать, хоти не хоти. Эх, Четвёртый гном, пакостник такой, заглянул к ней в комнату, когда она в лохани плескалась, получил мылом в лоб и с тех пор ходит, обиженно дуется и не здоровается по утрам.
Колдунья сама не заметила, как на её тарелке оказалась картошка с грибами и кусок мясного пирога, овощи и сметанка, а в кружке – парное молочко. Она с удовольствием уплетала угощение за обе щеки, с удивлением отметив, что деревенская свежая еда куда как лучше тех изысков, что подают у неё дома самые лучшие повара.
- А Седьмой сегодня утречком такой глупыш был! Пошёл в лес за грибами, а принёс целое лукошко отборных мухоморов и поганок. Но не пропадать же добру, правда? – засмеялась Белоснежка, краем глаза наблюдая за тем, как старушка, оценив количество съеденных ею грибов, спала с лица и начала попеременно хвататься то за живот, то за горло. – Вам дать яблочко, бабушка, зажевать горькое?
В невинных глазах хозяюшки горели искреннее участие и забота, но колдунье они ничем не могли помочь: старуха что-то прохрипела и рухнула вместе со стулом. Пятки ног, обутых в стоптанные лапти, с десяток секунд подёргались, а потом замерли. Ещё через миг фигура старушки пошла маревом – и обратилась вдруг мачехой Белоснежки, удивительно красивой и совершенно мёртвой.
- Готова, - сухо констатировала Белоснежка, поднимая со стола блюдо с картошкой и грибами. – Выносите!
Из соседней комнаты выскочили-выбежали семеро гномов, шустро забегали по кухне, притащили старую штору и начали заворачивать в неё труп мачехи. Третий гном случайно пнул локтем Белоснежку в бедро, и она чуть не выронила ему на голову все ядовитые грибы. Седьмой неаккуратно дёрнул за край скатерти, едва не опрокинув со стола посуду и весь обед. Второй умудрился пролить на себя мёд из большого жбана, и теперь развозил сладкую вязкую жижу по всей кухне.
Белоснежка тяжело вздохнула, брезгливо разглядывая с высоты своего роста мельтешащих гномов, а потом задумчиво покосилась на блюдо с картошечкой и грибами в своих руках. Улыбнувшись краешками губ, девушка водрузила блюдо обратно, схватив вместо него противень с мясным пирогом.
- Как закончите – садитесь обедать. Картошечка с опятами удалась на славу, - сахарным голоском проговорила девушка, с удовольствием отметив, что у гномов уже чуть ли не слюнки текут. – А я пока выброшу отравленный пирог.
Напевая себе под нос, Белоснежка направилась к мусорной яме, мысленно уже витая в мечтах и предвкушая встречу с очаровательным принцем, который непременно возьмёт её в жёны. Ведь милый домик в лесу – не самое плохое приданое, не правда ли?

@темы: Сказки?

---

Просьб.

А вот порекомендуйте мне, дамы и господа, вашу любимую книгу. Или, что ещё интереснее, книгу, которая, на ваш взгляд, мне понравится. Очень желательно – сразу в виде ссылки на закачку или упоминание сайта, где искать. Ибо летом на работе временами совсем нечего делать, а с моими скоростями чтения с собой книги носить попросту неудобно, так что цифровой формат спасает.
Буду весьма благодарен, а то последнее время чередую Геймана с де Линтом, а их, при всей любови к этим авторам, таки нужно чередовать и разнообразить.

UPD. Для упрощения: чётко НЕ читаю ничего про войну, недолюбливаю детективы и романы, где нет ничего, помимо романтики. Равнодушен к киберпанку. В остальном - от сказок и фентази до психологических триллеров и откровенного сюра.
UPD 2. Ссылки, пожалуйста, ссылки! Позвольте мне чуть-чуть побыть ленивым! *щурится*

запись создана: 18.08.2008 в 15:36

---

Понедельники сродни кабачкам: сами по себе жуткая гадость на вкус, но в виде икры к варёной картошке вполне удобоваримы. Вот только после поедания кабачковой икры наступает сытость, а после понедельника – вторник. Moi усматривает в этом одну из величайших несправедливостей мира, наряду с общественным транспортом, который всегда, в какое время ни появись на остановке, приходит только после нескольких минут ожидания.
И как же всё-таки хорошо, что понедельник таки не начинается в субботу. Сложно представить три дня подряд поедания кабачковой игры.

---

Нравится засыпать, лёжа на животе низко на подушке и свесив ступни с кровати. Они не достают до пола и болтаются в воздухе. Прохладно и свободно. И можно в глубине души надеяться, как и в детстве, что однажды из-под кровати всё-таки вылезет кто-то необыкновенный, разбудит и потребует чаю с клубничным вареньем. Сядет на краю кровати и будет болтать ногами. А на рассвете уйдёт, чтобы когда-нибудь снова вернуться, тяпнуть за пятку, дёрнуть за палец и вновь потребовать чаю.

---

На завтра тв-прогнозы обещают 34-36 жары, а интернет - до сорока. А moi надо идти платить за инет и ещё в магазин.
Интересно, в каком состоянии moi вернётся домой?

А вчера у матери был день рождения. Подарил телевизор в спальню, а то она с самого переезда деда к нам не имела возможности посмотреть какое-то кино лёжа, а не в мелком кухонном ящике. Шастая по магазинам радиотехники, с удивлением для себя отметил, что отечественные плоские "Горизонты" ничуть не хуже соньковских. Если снять ярлычки с названием фирм - не отличить. А от горизонтовского экрана примерно в метр диаметром и сам бы не отказался. Не новости, смотреть, конечно, а вот если к компьютеру подсоединить - это ж как в Линейку играть можно! И фильмы смотреть - никакого кинотеатра не надо. Правда, по цене такие белорусские телевизоры мало отличаются от японских. Требуется доработка.

---

Верю – не верю
Юленьке ( Velheori)

Есть два способа жить: совершенно законно и почтенно
ходить по суше - мерить, взвешивать, предвидеть.
Но можно ходить по водам. Тогда нельзя мерить
и предвидеть, а надо только всё время верить.
Мгновение безверия - и начинаешь тонуть.
Мать Мария.

На её лбу выступили капли влаги, и я вновь провёл по светлой, почти прозрачной коже смоченной в прохладной воде тканью. По чуть приоткрытым губам скользнула едва заметная улыбка. Даже не сама улыбка, а её призрачная тень – жалкое подобие тех улыбок и искр смеха, к которым я привык за те четыре года, что мы вместе. Трудно в этом признаваться, но последние несколько недель мне всё сложнее смотреть на эти губы, от которых раньше было невозможно оторваться; каждый раз, глядя на то, как они, дрогнув, выпускают воздух, я боюсь, что это был последний раз, и на вдох уже не достанет сил. Келли неожиданно подняла веки – и я привычно утонул в бирюзовом озере её глаз. Они у неё невероятного оттенка, я такого раньше никогда не встречал: не сине-зелёные, не подобные бездонному омуту, но глубокого бирюзового цвета, как вода в озере, настолько чистом, что кажется прозрачным.

- Привет, - едва слышно прошептала Келли, и мне сжало сердце стальными когтями, когда я снова убедился, что её мелодичный, словно серебристый звон ручья, голос болезненно охрип.
Если бы я мог сделать хоть что-то, хоть немного облегчить её боль! Об излечении речи быть не может, я перестал мечтать об этом месяцев шесть назад после посещения неизвестно какого по счёту специалиста, который беспомощно развёл руками. Человеческий разум подчинил себе атом, успешно отыскал на Марсе воду, добрался до самых недр родной планеты и полностью уничтожил расстояния между людьми благодаря современным средствам связи, но был не в состоянии не то что излечить, но даже определить, чем больна моя любимая женщина. Они просто разводили руками. Просто. Говорят, когда используют подобную формулировку фразы со словом «просто», на самом деле подразумевают большую сложность и значимость сказанного. Что ж, в моём случае это абсолютная правда: что может быть труднее, чем день за днём наблюдать, как медленно угасает самый дорогой на свете человек? Она и впрямь гасла, как пламя, которое не поддерживали хворостом. Да и врачи, уже привычно разводя руками, повторяли почти одно и то же: девушка словно теряет жизненную силу, утрачивает связь с жизнью. И это не остановить. Я даже как-то понял, что однажды она умрёт, но понять и принять, осознать, пропустить через себя, смириться – абсолютно разные вещи. Но я ничего не мог изменить и ничем не мог помочь. Поэтому тоже – просто - улыбнулся в ответ:

- Привет! Знаешь, сегодня встретил мистера Джонсона, так он шумно жаловался на соседскую ребятню. Мол, они снова забросали ему веранду палой листвой, пока он был на работе. Который раз на этой неделе бедняга страдает, даже раскраснелся весь, пока говорил, пыхтел, как закипающий старый чайник с круглым красным носиком, - я рассказывал эту привычную ерунду, которую Келли всегда так любила слушать, а сам с грустью отмечал, что на сей раз в её удивительных глазах не загораются озорные искры, только губы продолжают едва заметно улыбаться. Глаза потухли. Наверное, это самое страшное.
- Феи вредничают. Мистер Джонсон в прошлом месяце подписал контракт о строительстве делового центра на территории старого парка, вот феи и разозлились на него и теперь как могут выражают своё недовольство, - с трудом проговорила Келли, заставив меня мысленно усмехнуться: даже чуть дыша, приплетает свои фантазии, вот уж что никогда не изменится. Она внимательно посмотрела на меня долгим взглядом и облизнула пересохшие губы. – Ты мне веришь? Ты веришь в фей, Майкл?

Я потянулся к стоящему на низком прикроватном столике подносу, взял стакан с минеральной водой без газа и, осторожно чуть приподняв голову Келли над подушкой, помог напиться. Бирюзовые глаза ни на миг не отрывали взгляд от моего лица, требуя ответа, и я не мог не произнести на этот раз:
- Конечно, верю, Келли, - широко улыбнулся, помогая ей вновь улечься, и поправил подушку.
- Врёшь, - тихо шепнула она, опуская веки и проваливаясь в тяжёлый сон, не так давно ставший почти постоянным её состоянием.

Разумеется, вру. Фей не существует. Хотя – бог тому свидетель! – Келли приложила огромные усилия, чтобы убедить меня в обратном. Все те четыре года, что мы жили вместе, она постоянно находила повод приплести к самым будничным явлениям свои фантазии. То старая засохшая яблонька расцвела исключительно потому, что феи земли и воды, живущие в саду, наконец-то помирились и договорились о разделе территории, теперь найдя время уделить внимание растениям. То старушка, пропалывая свою клумбу, нашла в земле коллекционную монету ценой в десять тысяч только по той причине, что какая-то фея поблагодарила её за бережное обращение с цветочками. То веранду мистера Джонсона который раз забросали сухими листьями не шаловливые соседские дети, а обиженные феи… Келли рассказывала всё это, а потом пристально вглядывалась в моё лицо своими невероятными глазами и тихо спрашивала: «Веришь? Ты веришь в фей, Майкл?». Само собой, я всегда отвечал, что не верю. Ну и как можно верить в такие небылицы?

Я, конечно, и сам сочиняю истории куда более фантастические, чем выдумки Келли, но ведь не пытаюсь же никого убедить в том, что они реальны. Это всего лишь мои фантазии, сны, пришедшие откуда-то извне образы, которые я просто умею складывать в слова, придавать им смысл, огранять, как необработанные алмазы, а потом издавать приличным тиражом. Но какой писатель-фантаст сам верит, что где-то далеко в космосе живут зелёные человечки, разумные амёбы или кто-то ещё похлеще, лелея планы о захвате голубой планеты? Вот и я, зарабатывая на жизнь (и весьма неплохо, кстати!) историями о волшебстве, сокрытом в самых обычных городах, о феях, духах, призраках, даже о столь полюбившихся последний десяток лет вампирах, конечно же, ничуть не допускаю идеи об их реальности. Это нелепо! Даже если бы они и были, то давно так или иначе проявили себя, невозможно же тысячи лет скрываться от любопытных людей. Правда среди поклонников моих книг тоже встречаются особо ярые последователи «фейризма», как я с лёгкой руки Келли, ставшей со дня нашей встречи Музой и вдохновением, окрестил этих юношей и девушек. Они почему-то свято убеждены, что я на самом деле во всё это верю, как и они сами, и даже несколько интервью не переубедили этих одержимых. Вот уж с кем они бы нашли общий язык, так это с Келли, но она почему-то никогда не горела желанием общаться ни с кем другим, как будто поставила перед собой задачу всёрьёз заняться только одним мной и всенепременно убедить в том, во что верит сама. И с неизменным постоянством, как только в жизни происходило что-то, к чему хотя бы отдалённо можно было привязать нечеловеческое вмешательство, задавала один и тот же вопрос: «Ты веришь в фей, Майкл?»

Что мне оставалось делать? Не лгать же. Я никогда ей не врал, моей Келли, мне всегда казалось, что любая, даже самая маленькая неправда может разрушить тот хрупкий кокон, который защищал любимую от мира – далеко не такого прекрасного и волшебного, как она убеждала меня. Келли всегда была выше этого, тоньше, нежнее. С самого первого дня нашей встречи я понял, что должен защищать её от той грязи и дряни, которых за две тысячи лет после последней христовой генеральной уборки скопилось в людях слишком много. Если на свете и было что-то волшебное, то только сама Келли. Мы даже познакомились совершенно небывалым образом.


Я тогда был с визитом в Лос-Анджелесе, где обитает мой издатель. Конечно, современная техника вполне позволяет обмениваться рукописями, контрактами и эскизами обложек без необходимости приезжать за сотни километров или даже подниматься из любимого кресла. Но мне больше по душе слушать мнение о своей книге, сидя при этом напротив человека, имея возможность наблюдать за тем, как меняется его лицо, когда он говорит о тех или иных мелочах, которые, возможно, следует немного подкорректировать. Поэтому-то я тогда и оказался в городе ангелов, давно сменивших крылья на гламурный блеск, и как раз возвращался от издателя, вручив ему последнюю рукопись. Роман. Третий по счёту, тогда как повестей и рассказов я написал больше сотни. А роман был только третий, но мне казалось, что он поднимет меня на ступень выше, уж больно много я вложил в него самого себя. Да и три успешно изданных большими тиражами романа вкупе с несколькими сборниками малой прозы – не так уж плохо для тридцатилетнего писателя, некогда выходца из захудалого городишки с окраины штата Техас, правда?

Издатель был более чем доволен, заполучив в руки новую рукопись, и заразил этим довольством меня, так что рулил я, будучи в приподнятом настроении, обдумывая идею ещё одного небольшого рассказа из серии о городских феях, поэтому даже многокилометровая пробка, которыми славен этот город, не слишком испортила общее благостное состояние. Я даже нашёл повод порадоваться, когда полуденный зной сменился лёгкой хмарью неба, излившейся спустя четверть часа потоком воды. Дождь всегда был неким символом очищения, хотя, боюсь, с Лос-Анджелесской грязью не справился бы и тот потоп, от которого Ной спасался стихийным строительством ковчега. В потоках дождя, омывающих бесконечные ряды застрявших в пробке автомобилей, я и увидел её.

Она шла ровно по разделительной полосе, с детским любопытством оглядываясь по сторонам и ставя узкие ступни одну перед другой, ни разу не заступив за край белой линии – так, словно двигалась по натянутому над бездной канату, но при этом легко и грациозно, рисуя в моём воображении образ какого-то парящего эфемерного создания, по невесть какой причине спустившегося на грешную землю. В какой-то момент мне даже показалось, что она и есть тот самый ангел, зачем-то покинувший небеса ради пыльного обиталища людей. Она шла босиком, дождь насквозь промочил ткань простого белого сарафана, подол которого длиной чуть ниже колен прилипал к стройным ногам, подчёркивая хрупкость и изящество женской фигуры. Длинные волосы тоже промокли и отяжелели, обняв плечи незнакомки и спускаясь ниже талии. Издалека мне показалось, что они отсвечивают серебром, хотя, конечно, это был обман зрения из-за бликов и сверкания дождевых капель, потому что когда девушка подошла немного ближе, мне удалось разглядеть цвет: светло-русый с лёгкой, едва заметной рыжинкой, которая, должно быть, и создавала иллюзию сверкания.

Я так увлёкся любованием таинственной незнакомкой, ступившей из дождя, что пропустил момент, когда автомобильный поток немного сдвинулся вперёд, и очнулся лишь услышав сигналы водителей позади, недовольных промедлением. А когда вновь попытался найти взглядом девушку, уже не смог. Она словно исчезла, растворилась в дожде, осыпалась на асфальт мириадами сверкающих капель, как и положено завершать свою жизнь всем ангелам, не способным выносить всю тьму человеческого мира после света райских садов. В моей голове уже начали выстраиваться образы и сравнения для очередного рассказа, где можно было бы использовать эту идею, как вдруг дверца со стороны пассажирского сиденья распахнулась – и рядом со мной уселась та самая незнакомка из дождя.

- Здравствуй, - с улыбкой произнесла она негромким мелодичным голосом, похожим на пение невиданной птицы или серебристый звон горного ручья, а я сперва мог ответить только неопределённым мычанием, уж больно удивился.
Вблизи девушка ничуть не утратила своего очарования и хрупкости, скорее наоборот: я рассмотрел мягкий влажный шёлк волос и несколько коротких прядей у лба, которые, промокнув, трогательно завивались небольшими локонами, придавая миловидному лицу какую-то трепетность. У незнакомки оказалась не чисто белая или бледная, но удивительно светлая кожа, красивые руки и изящные ступни, каким-то непостижимым образом избежавшие сомнительной прелести быть заляпанными дорожной пылью. От девушки пахло дождём, но не городским, а каким-то далёким от Лос-Анджелеса, не то луговым, не то лесным, и ещё немного лютиками – я помню ещё из детства, моя мать выращивала их под окнами. Но больше всего поражали её глаза – того самого невообразимо бирюзового цвета, которым я не переставал восхищаться и несколько лет спустя.

- Привет… - наконец-то медленно произнёс я, сам себе удивляясь: никогда раньше не вёл себя с женщинами настолько нерешительно, а теперь не мог понять, куда подевалась вся моя уверенность. – Я Майкл.
- А я знаю, - она улыбнулась чуть шире, и у меня неожиданно появилось ощущение, что если эта девушка сейчас выйдет из машины так же внезапно, как села в неё, мне грозит потерять нечто очень важное. Она тут же назвала своё имя, но новое продвижение затора немного вперёд привело в беспокойство водителей ближайших машин, и напевный голос утонул в надрывной трели чьего-то сигнала, так что мне удалось уловить только отдельные звуки, которые могли кое-как выстроиться в имя.
- Келли? – переспросил я, где-то на задворках подсознания с неудовольствием вспомнив, что оставил дома лёгкий творческий беспорядок, который человеку стороннему, а уж тем более такой хрупкой особе может показаться сущим развалом.
Моя дева дождя чуть помедлила, словно обдумывая ответ, после чего всё же медленно кивнула, а потом, застенчиво улыбнувшись и опустив глаза, шепнула:
- Отвези меня к себе домой, пожалуйста…
Я так и сделал. И с тех пор никогда не жалел об этом. Разве можно жалеть, когда оказываешься одним из тех немногих в этом мире, кто среди миллионов чужих и ненужных людей встречает того единственного, способного пробудить в тебе чувства, о своём умении испытывать которые ты и сам не подозревал?


...У её могилы рос граб. Как ни странно, но сидеть на земле, прислонившись спиной к шершавому стволу дерева, оказалось на удивление удобно. Отсюда даже были видны слова на матовой тёмной поверхности мемориальной плиты, но мне и без того было точно известно, что там написано. «Келли, которая верила». Вот так, без фамилии и дат рождения и смерти. Я так и не узнал о ней ничего конкретного – оказалось, что устроить похороны без документов невероятно сложно, - а прописывать одну лишь дату смерти почему-то не хотелось. Только имя и то, что было самой яркой её чертой – вера. Сколько её помню, Келли всегда истово верила. В меня, в людей, в то, что даже у самых дрянных представителей рода человеческого в душе есть что-то светлое. И в своих фей, конечно. Я сидел, прислонившись затылком к стволу граба и прикрыв глаза, и мне казалось, что в любой момент мог послышаться её голос: «Ты веришь в фей, Майкл»? Нет, не верю, Келли, любимая, не верю ни в фей, ни в волшебство. О каких чудесах может идти речь, если с тобой, самой светлой, чистой и невинной, такой пронзительно волшебной, не случилось никакого, даже самого маленького чуда?

Я сам не заметил, как задремал прямо там, у могилы. Мне снилась Келли и наша первая встреча. То, как странно ложились отблески фар в обрамлении дождя – как будто у идущей девушки за спиной прозрачные крылья. То, как она смеялась, прикрывая удивительные бирюзовые глаза, и то, как задумчиво чуть прикусывала ноготь большого пальца и хмурила светлые брови, когда сталкивалась с чем-то непонятным и сложным. То, какими мягкими были её волосы и как красиво они лежали поверх подушки, разметавшись после упоительного занятия любовью. То, как она напевала что-то неразборчивое, но мелодичное и приятное на слух, когда утром варила кофе, надев только мою рубашку – заметно большую по размеру, с закатанными рукавами и только подчёркивающую хрупкость фигуры. То, с каким восторгом она слушала, когда я зачитывал ей отдельные фрагменты новых рассказов, и как деловито предлагала что-то изменить именно в тех фразах, которые мне самому казались не самыми удачными. То, как порой просила рассказать ей сказку на ночь. И как спрашивала сперва по несколько раз на день, а потом всё реже и реже: «Ты веришь в фей, Майкл?»

Я проснулся, когда было уже довольно темно, лишь на самом горизонте проглядывала светлая полоса от относительно недавно зашедшего солнца. А у могилы моей Келли стояли люди. Много людей, дюжины две взрослых и с десяток детей. Их кожа как будто чуть мерцала в свете звёзд, а лунные лучи странно искажали фигуры, пририсовывая некоторым полупрозрачные крылья. Я сморгнул, когда сообразил, что звёзд на небе ещё нет да и луне неоткуда взяться. «Ты веришь в фей, Майкл?» - накрыло меня волной её мелодичного голоса, звучащего теперь только в воображении, но столь же отчётливо, как если бы я слышал его наяву.

Они стояли над могилой Келли, кто-то тихо плакал, кто-то завёл негромкую песню на незнакомом языке, которую подхватили несколько мелодичных голосов, подобных журчанию горных ручейков. Одна маленькая девочка опустилась на колени возле надгробной плиты и ярко-голубым мелком исправила надпись. Я чуть приподнял голову и тогда смог прочесть: «Келл-Льей, которая верила». Откуда-то во мне появилась уверенность, что этот мел и дождь не смоет, и человек не сотрёт, как ни старайся.

Только когда девочка поднялась с колен и обернулась, мне удалось разглядеть, что от ребёнка в ней только рост, во всём остальном это была вполне взрослая девушка, как будто уменьшенная в размерах, однако впечатления карлицы не создававшая. Её короткие тёмные волосы беспорядочно топорщились, а глаза были цвета расплавленного золота, и я не мог не поразиться их красоте, хотя в тот момент они смотрели на меня с такой ненавистью, что, казалось, их обладательница с трудом сдерживается от намерения задушить меня голыми руками.

- Это ты виноват, писака! Ты убил её своим безверием! – сжав кулачки, звонко выкрикнула она, и в глубине золотых глаз за пламенем гнева мне удалось разглядеть отражение собственной боли. – Она так верила в тебя! Верила, что ты не такой как все, а всё из-за твоих дурацких книжонок!
Одна из стоящих рядом фигур что-то тихо проговорила златоглазой, и та, отвернувшись, отошла в сторону, уступив место высокой светловолосой женщине, глаза который были почти такого же цвета, как у моей Келли, только, пожалуй, чуть светлее. На её красивом лице при взгляде на меня появилась печальная улыбка, до боли напомнившая мне улыбку Келли.
- Почему? – вырвалось у меня на удивление хрипло, как будто я утратил власть над собственным голосом. Только сейчас поняв, что всё ещё сижу у граба, я вдруг не нашёл в себе сил подняться, только смотрел на этих людей, которые продолжали что-то напевать, почти не глядя на меня.
- Потому что фея умирает, если человек, которому она отдала своё сердце, не верит в неё, - без обвинения, но с тоской тихо произнесла женщина.
«Ты веришь в фей, Майкл?»

Я зажмурился, прижав руки к лицу, а когда вновь открыл глаза, у могилы никого не было. Только я, безмолвный граб за спиной и окончательно сгустившиеся сумерки. Приснилось. Я встал, разминая затёкшие от долгого пребывания в непривычной позе мышцы, и огляделся, но вокруг действительно было тихо и пусто. Никаких других посетителей кладбища, кроме меня, в этот поздний час. Никаких женщин с улыбкой Келли, никаких девчонок с горящими ненавистью золотыми глазами, никаких мерцающих людей, никаких фей. Ни-ка-ких чёртовых фей, которых нет, никогда не было и не может быть! Я нервно вздохнул и провёл рукой по векам, сморгнув неожиданные слёзы, в глубине души радуясь, что все они мне пригрезились. Ведь если бы они существовали на самом деле, то слова златоглазой были правдой, и Келли действительно умерла по моей вине. Потому что я в неё не верил. Хотя она пыталась – бог свидетель! – много раз пыталась доказать мне, что я не прав.

Я уже собирался уходить, когда мой взгляд, вырвав из груди судорожный выдох, упал на надгробную плиту. И оттуда ярким сполохом, невозможным, ненастоящим и глупо волшебным мелькнуло ярко-голубое «Келл-Льей».
«Ты веришь в фей?..»

@темы: Prose

---

А ещё я написал историю. Для  Velheori. Но забыл на работе...

---

Да, я тоже немного в курсе того, что творится в мире.

Моё мнение относительно Грузино-Осетинского конфликта, выраженное в пяти коротких лаконичных предложениях:
Я искренне желаю Саакашвили (а заодно и Бушу – за компанию) скорейшей смерти. Медленной и мучительной. Искренне желаю. От всего сердца. И можете думать что вам угодно.
Dixi.
Других комментариев не последует.

@темы: Негатив, Точка зрения

---

La femme. Lady Godiva.

Леди Годива как персонаж англо-саксонского эпоса знакома почти всем. Об ней и её супруге осталось катастрофически мало исторических сведений, но и до наших дней, почти спустя тысячелетие после жизни этих людей, дошла легенда о Леди Годиве, женщине, ставшей даже кем-то вроде визитной карточки или фирменного знака города Ковентри.

Легеда гласит, что лорд Леофрик, граф Мерсиа, поднял налоги до небывалых высот, и окрестные жители страдали от бедности и голода. Красавица-жена лорда, ужаснувшись таким положением людей, просила своего супруга снизить налоги, на что он сказал, что поступит так только в том случае, если жена проедет обнажённой верхом через весь город. Набожная и целомудренная молодая женщина, на удивление лорда, согласилась, но схитрила: в назначенный день и час она велела горожанам не выходить на улицу, не открывать ставен и даже не глядеть из окон. Они послушались добрую госпожу, и леди Годива, никем не виденная, проскакала верхом по городу, будучи прикрыта лишь собственными локонами. Супруг сдержал своё слово, снизив налоги, история об этой женщине осталась в веках, а сама она и до сих пор считается символом решительности и смелости не в ущерб благородству и целомудрию.

Удивительно, но этот красивый женский образ находил отображение в изобразительном искусстве не так часто, как, возможно, был того достоин. Во всяком случае, от прерафаэлитов можно было ожидать большего интереса к персоне леди Годивы. Но даже то немногое, что можно наблюдать в искусстве, заслуживает внимания. И, что интересно, современные художники вовсе не обходят стороной этот образ, восполняя упущение прерафаэлитов.

Предположительно, одно из первых изображений леди Годивы принадлежит
Adam van NoortHerbert, которому в 1586 совет Ковентри поручил создать картину.
Автор второй иллюстрации - Уильям Холман Хант для "The Ballad of Oriana" Теннисона.

Две самые известные картины, изображающие леди Годиву,
принадлежат перу John Collier (1898) и Edmund Blair Leighton (1892)

Даже Сальвадор Дали дважды в своём творчестве обращался к этой теме (1 и 2).
На третьем изображении печать на холсте, автор Liz Wright (1987)

Кадры из м/ф "Легенда о леди Годиве" и к/ф "Леди Годива"

- - -

Леди Годива в современной живописи:

Авторы картин слева направо:
1. Грегор Якубовский
2. Laura
3. Ruth Powers
4. Kate Smith
5. Monica Delgado
6. P. Simkins
7. Felicia Cano
8. Chris Rawlins
9. Jonna Brasch

~

The Lady of Shalott ~ Snow Queen ~ Jeanne d'Arc ~ Eve ~ Marquise de Pompadour ~ Pandora ~ Lady Godiva

@темы: La femme, Art, И дольше века...

---

Времена меняются, и вместе с ними меняемся не только мы, но и многое из того, чему хорошо бы оставаться неизменным или хотя бы не начинать двигаться по нисходящей. Должно же быть что-то даже в будничном и привычном мире, что-то стабильное и неизменное – стабильно и неизменно хорошее, - создающее некую привязку к «здесь» и «сейчас», но не кованую пудовую цепь на шее, а тонкую серебристую нить-паутинку, никуда не тянущую, но указующую направление к месту, куда хочется иногда возвращаться.

Первые годы после открытия кофейни «Лондон» и «Стары Менск» были в нашем городе чем-то необычным, хотя, в сущности, всегда являлись очень европейскими, родом из узких улочек, пропитанных ароматами времени и кофе. В наших же широтах это было необычно, потому что ново. А уж о том, насколько замечательными казались эти маленькие, на десять-пятнадцать человек, кафешки, оформленные в стиле Лондона и старого стольного града Минска, и напоминать не стоит. Уютно, тепло, хорошо, вкусно, под негромкие звуки приятного чиллаута…

Всё стало меняться, когда несколько лет назад чай стали заваривать куда экономнее. «Шиповник и гибискус» перестал быть густого тёмно-бордового цвета и начал напоминать водицу, щедро окрашенную марганцовкой. Потом из меню пропали замечательные тосты с мёдом и джемом, чуть позже – с ветчиной и сыром. Ах, какой восхитительный кусочек маслица полагался к этим тостам! Moi, никогда не евший сливочного масла в виде намазанного на хлеб слоя, тихо улетал на седьмое небо, ибо это было удивительно вкусно, с какими-то специями и непонятными добавками… Им на смену пришёл «сендвич с сыром», вроде бы те же тосты, те же полупрозрачные кусочки ветчины, твёрдый сыр, немного овощей и листья салата, но… Хлеб чёрный вместо белого, совсем уж мизерное количество почему-то маринованного (даже летом) тощего огурчика…

Но последняя капля упала в чашу терпения месяца четыре назад, когда в некогда любимых кофейнях перестали подавать куриный пирог. О, божественное яство, восхитительное в своей простоте. В ароматном тесте были перемешаны маленькие кусочки куриного филе и горошек, сверху всё это великолепие заливалось расплавленным твёрдым сыром и щедро украшалось зеленью, особенно петрушкой. Подавалось на большой тарелке, по свободной поверхности которой рисовали узор из вкусного майонеза (иногда даже двух видов), и можно было несколько минут чувствовать себя в раю.

Времена меняются, мы меняемся вместе с ними, но почему-то попутно меняем ещё и то, что доставляло бы куда больше удовольствия, оставаясь неизменным. Так что в «Лондон» не пойду. Заверну в «UPтеку», выпью самбуки и буду думать о том, где бы отыскать более или менее толковую замену любимым кофейням – уютное и атмосферное место со своей индивидуальностью и при этом по ценовой политике позволяющее бывать там не раз в полгода. Эх.

@темы: Будни, Город

---

О понимании.

Sms-переписка. Приведено достоверно.
07/08/08.16:00. Мне: Ура-а-а-а-а!
07/08/08.16:01. Я: НЕ ЗАНИМАТЬ ВАННУЮ!!!

Горячую воду дали.
Да вот. Ура.

@темы: Smile, Будни, Разговоры

---

А если всё было иначе?

…Подошли дети ближе, видят - избушка-то не простая: она вся из хлеба сделана, крыша у неё из пряников, а окошки - из сахара. Говорит Гензель:
- Вот мы сейчас и поедим на славу. Я примусь за крышу, она, должно быть, очень вкусная.
Вытянулся Гензель во весь рост и отломил кусочек крыши, чтобы попробовать, какая она на вкус, а Гретель стала лакомиться окошками…

Около получаса над солнечной полянкой раздавалось дружное чавканье двух оголодавших детей, которое заглушало странные звуки, доносящиеся из избушки – там что-то приглушённо гремело, словно передвигали тяжёлую мебель. Но брат и сестра не обращали внимания на этот шум, полностью поглощённые вкусной едой, первой за три долгих дня. К тому времени, как они насытились, чудесный домик заметно утратил свою привлекательность. Из-под пряничной крыши начали проглядывать подложки из самой обыкновенной соломы, за вкусными хлебными стенами показались обычные и даже чуть подгнившие, а сладкие стёкла и сахарные занавески на самом деле скрывали то, что изнутри окна заставлены громоздкой мебелью, и даже дверь открыть не удалось.

Наелись Гензель и Гретель, а тем временем день начал клониться к вечеру, и пришлось детям заночевать на полянке перед пряничным домиком. Но теперь спали они крепко и хорошо, зная, что завтра будет чем насытиться. Так и случилось. Наломали Гензель и Гретель на дорогу себе кусков стен, крыши и окон, набили карманы едой да и отправились восвояси, оставив пряничный домик в весьма плачевном виде.

За обглоданными окнами, тщательно перегороженными тяжёлыми шкафами и комодами, под защитой двери с отъеденной сахарной ручкой, в самом углу тёмной комнаты, возле печи, судорожно прижав к обвисшей груди полуживого чёрного кота, сидела старая ведьма и настороженно вслушивалась в тишину, роняя скупые ведьминские слёзы на густую шерсть мурлыки. Старуха оплакивала свой чудесный домик, превратившийся стараниями детей в развалюху, обещая господу богу, что непременно станет вегетарианкой и поделится частью своих тщательно скопленных богатств с ближайшим монастырём… Если только больше никогда на её полянке не появится, помимо ромашек, лютиков и анютиных глазок, ни-как-ких иных «цветов жизни».

И слёзы её были сладкие. Как занавески.

@темы: Сказки?