Стасу всегда нравилось в музеях. В них дышалось на удивление свободно, хотя почему-то большинство людей утверждало, что в музеях и галереях какой-то спёртый воздух, наполненный то запахом красок, то тонким налётом никогда толком не исчезающей пыли. Но именно в этих неделимых составляющих музеев и картинных галерей Стас находил для себя неуловимое очарование. Стоя перед той или иной картиной или скользя взглядом по прячущемуся за толстым стеклом предмету, он ощущал веяние времени, этого вечного стража жизни, чьей профессией испокон веков было менять привычный уклад, разрывать в клочья старое, порождать что-то доселе неизвестное и всегда двигаться вперёд, катить по наклонной плоскости голубой шарик с пятнами зелёного и белого. Только в местах, хранивших остатки чего-то давнего, с трудом дошедшего до третьего тысячелетия, можно было почувствовать дыхание времени настолько сильно и при этом не прикладывая никаких особенных усилий. Именно это и нравилось Стасу. Должно быть, потому он и планировал в начале июня, сдав выпускные экзамены, подать документы на исторический факультет.
Прохладная рука Марины, отвлекая от раздумий, легла на предплечье и мягко повлекла за собой, увела от манекена, на котором был представлен образец парадного наряда флорентийского мужчины времён Лоренцо Медичи. Стас словил себя на мысли, что в этом наряде было нечто неправильное, не полностью соотвествующее времени. Он не успел разобраться, что именно: слишком яркий цвет, излишне вычурная вышивка или что-то ещё, - юноша не слишком хорошо разбирался в одежде разных времён и народов, да и не успел он толком присмотреться, влекомый мягкой девичьей ладошкой. Однако ощущение неправильности не исчезло, оно поселилось где-то на задворках сознания, не слишком понятное, но от того ещё более явное. Оно чем-то походило на недоброе предчувствие, когда вроде бы ничего не должно случиться, но где-то в глубине души что-то дёргает за туго натянутые нити. Но если недоброе предчувствие всегда приносило с собой беспокойство, то это, доселе незнакомое ощущение, веяло чем-то странно приятным, хоть и совершенно непонятным.
- Смотри, - губы Марины почти что коснулись его уха, когда она наклонилась поближе и тихонько зашептала, чтобы своим смешливым голосом не обратить на них лишнего внимания других посетителей музея. - Образец чаши для омовения рук. Не могу себе представить, что в те годы только-только появилась вилка, а до этого люди, даже самые знатные, попросту хватали еду руками!
Стас лениво скользнул взглядом по стоящей посудине, на этот раз не скрытой стеклянной перегородкой, попутно рассказывая Маринке о ещё каких-то интересных деталях ренессанских застолий, как вдруг его глаза почему-то остановились на кубке, стоящем чуть в стороне от сосуда для омовения рук. Потускневшего серебра кубок был, в сущности, ничем не примечателен. Во всяком случае, не более той же "бадьи" для мытья рук или установленной на специальной подставке тарелки. Но Стас не мог отвести от кубка глаз, его притягивало к нему, манило, а непонятное чувство неправильности, рождённое при взгляде на мужской наряд, теперь сменилось чётким ощущением узнавания. Юноша замолчал, прервав свой рассказ на полуслове, и Марина вопросительно посмотрела на своего спутника, не понимая, почему он замолчал. А Стас всё смотрел на этот кубок и почему-то видел, как подносит его к своим губам, ощущая приятную прохладу металла и вкус вина, видел, как мерцают в глубине алого напитка отблески многочисленных свечей, видел, как после его губ на краю бокала остался едва заметный след - как бы ни были хороши салфетки, даже они не всегда помогают...
- Стас? - Марина коснулась его руки, желая привлечь внимание. Раньше он всегда чуть вздрагивал, когда она неожиданно дотрагивалась до него, старательно пытался скрыть свою реакцию и совершенно не имел представления о том, что Марина-то отлично всё понимает и что специально порой позволяет своим пальцам скользнуть по его ладони. Стас вздрогнул и сейчас, только девушка отчего-то осознала, что причиной тому было вовсе не её прикосновение, которого юноша, казалось бы, даже не заметил. Он впился взглядом в потемневшее от времени жалкое подобие бокала, побледнел, дрожал всем телом, словно его трясло в лихорадке или горячечном бреду, а его губы, поблекшие, словно лишившиеся сразу всей крови, судорожно двигались, что-то беззвучно бормоча. Марина взволнованно потрясла его за плечо, но Стас даже не обернулся. Всё так же глядя на кубок, он наконец начал произносить рвущиеся изнутри слова вслух. Вот только Маринка ничего не поняла. Она, конечно, знала, что Стасу всегда хорошо давались языки, но кроме обязательного в школе английского и немецкого (по собственной инициативе), юноша не учил других языков. А сейчас он бормотал непонятно что на каком-то странном подобии итальянского, насколько могла судить девушка. Несколько раз с его уст сорвались явно имена и фамилии - уж точно итальянские, даже её скудные познания в лингвистике позволили Марине это понять, - среди которых он с каким-то едва уловимым уважением в голосе вспомнил и того, чьим именем всего пятью минутами ранее называл всю эпоху. Стас всё бормотал, мутнея взглядом, а потом вдруг резко рванул руку вперёд, схватил кубок и сжал его бледными пальцами, которые знали - или помнили, - как прохлада сосуда ложится в ладонь.
- Ты что делаешь?! - в шоке прошипела Маринка, одной рукой тряся Стаса, а другой стараясь разжать его тонкие пальцы, в глубине души надеясь, что в музее нет камер наблюдения и никто не заметит этой выходки. - Стас, прекрати!
Юноша выпустил кубок из рук так же неожиданно, как и схватил его. Ещё несколько десятков томительно долгих секунд он смотрел на Марину мутным взором, в котором пряталось нечто непонятное девушке, нечто, никогда ранее не виденное ею в этих карих омутах, всегда таких спокойных, добрых и родных, а теперь вдруг забурливших с незнакомой страстью. Стас моргнул - и туман исчез из его глаз, как будто его и не было. Взглянув на Марину как-то по-другому, нежели раньше, юноша мотнул головой и рассеянно улыбнулся.
- Ты что это? - всё ещё подозрительно спросила девушка, цепляя друга под руку с явным намерением не отпускать его до тех пор, пока они не выйдёт из этого чёртового музея.
- Да так, показалось, - пробормотал Стас, послушно идя вслед за девушкой. - Не бери в голову, Маринка.
Она ещё раз покосилась на него, но промолчала. Каблуки её модных туфелек бодро отстучали по зеркальному паркету до самого выхода, откуда уже маняще веяло прохладой, свежим весенним воздухом и где ничто не напоминало об этой давящей пыльной спёртости, которую Марина никогда не любила. А Стас даже не заметил, как с его лица постепенно сползла улыбка, как будто стекла мелкой каплей по стеклу - медленно, оставляя за собой нечёткий след. Его рука всё ещё помнила прохладу кубка, в глаза бросались отражённые вином отблески свечей, а перед мысленным взором вставали яркие, невозможно реальные образы и в памяти всплывали слова на почему-то знакомом языке, чьи-то странно знакомые лица, вкусы, запахи, ощущения, звуки, - всё то, что он по какой-то непонятной причине забыл и что теперь возвращалось одним большим снежным комом, грозящим раздавить его, простого выпусника обычной школы, абсолютно не имеющего понятия о том, какой был вкус лучших флорентийских вин...
- Это он, точно он, - Игорь уверенно улыбнулся, следя взглядом за неуверенно шагающим по улице молодым человеком. - Я уверен в этом. У мальчика всегда была тяга к искусству, сколько его помню. Немудрено, что память начала возвращаться к нему именно здесь.
Клара молча хмыкнула, достала из бардачка пачку "Голуаз" и закурила, не дожидаясь, пока Игорь предложит ей зажигалку.
- Староват он для обретения памяти, - женщина выпустила колечко дыма в лицо Игорю и усмехнулась. - Боюсь, в таком возрасте он может принять её за проявления какого-нибудь психического заболевания с залихвастым названьицем. А уж когда сны начнутся...
- Не староват, - возразил её спутник. - А если сам не сообразит, что к чему, мы ему поможем. Не так ли?
- А то у нас есть выбор? Мир-то спасать надо, - женщина невесело усмехнулась, глубоко затянувшись сигаретой. - И всё же я сомневаюсь, что всё пройдёт так просто, как ты рассчитываешь.
- Сомневаешься? А вот сейчас посмотрим... - и Игорь высунул голову в окно.
- Ты же не будешь... - начала Клара, но была прервана.
- Эй, Сальватор! - громко выкрикнул он вслед медленно уходящей парочке и тут же скрылся в кабине.
- Болван, - скупо прокомментировала Клара, покачав головой. - Какой же ты болван, Джиакомо...
Маринка щебетала что-то, но Стас не прислушивался к её словам, полностью погружённый в свои мысли и не свои воспоминания. Не свои? Он просто медленно отмерял шаги, почти ничего не видя и совсем ничего не слыша вокруг. Когда девушка окликала его, он не отвечал, и она просто чуть сильнее сжимала его руку в своей, с беспокойством подумывая о том, что надо будет посоветовать его матери показать парня врачу. А Стас ничего не видел и ничего не слышал. Совсем ничего.
- Эй, Сальватор! - возглас откуда-то из-за спины ворвался в голову ещё одним снежным комом, призванным разрушить то немного уцелевшее, что осталось после первого.
Маринка удивилась, услышав столь редкое для столичной улицы имя, но спустя мгновение была не просто удивлена, ошарашена - когда Стас, неожиданно остановившись и снова вздрогнув, как и тогда, в музее, обернулся и с какой-то внутренней радостью и внешним недоверием произнёс:
- Д-да?
Current music: Mozart - London Philharmonic Orchestra - Requiem in D minor, K.626 - 01. Requiem aeternam6 - 01. Requiem aeternam