Когда в квартире Новиковых гас свет, закрывалась дверь в родительскую спальню, а из детской доносилось приглушённое сопенье, со старой сахарницы, стоящей на полке в кухне, медленно и бесшумно сползала крышка. Эта сахарница, как и составляющий ей компанию круглобокий заварник, действительно была очень старой. Мама Новикова получила её в качестве приданого от собственной матери, а та - от своей. Откуда взялся чайный комплект у бабушки, история умалчивает, но мама Новикова никогда и не интересовалась этим вопросом: стоит себе и стоит.
Крышка со старой сахарницы сползала как будто бы нехотя - очень медленно, тяжело, неподатливо, как будто сопротивляясь неведомой силе, упорно заставляющей её двигаться. Но спустя несколько секунд всё же раздавался негромкий стук - это крышка таки падала на вышитую салфетку, а потом над краем старой сахарницы появлялась рука. Впрочем, нет, никакая это была не рука, ибо руки не бывают такими маленькими и такими волосатыми. Самая настоящая лапка; она ухватывалась за край, поджидала точно такую же вторую и вместе они, демонстрируя удивительную слаженность работы, подтягивали из глубины сахарницы небольшое мохнатое тельце.
Чурс жил в старой сахарнице с тех самых пор, как семья Новиковых въехала в квартиру и распаковала вещи. Сахарница сразу ему приглянулась. В общем-то, сородичи Чурса с детства не то чтобы чурались его (они по природе очень дружелюбные), но уж точно никогда не понимали, потому что маленький Чурс, в отличие от всех остальных, отнюдь не получал удовольствия от проживания в старых сапогах или вонючих ботинках. Мама Чурса, конечно же, учила его, что надо жить по правилам, убеждала своего младшенького, что нет ничего приятнее запаха старой обуви, но Чурс был с этим совершенно не согласен. То ли потому, что природа наградила его куда более тонким обонянием, чем сородичей, то ли потому, что в нём просто был очень силён дух противоречия, то ли ещё по какой-то причине. Во всяком случае, попрощавшись однажды с вонючей туфлей папы Новикова, Чурс быстренько перебежал по коридору, нырнул в никогда не запираемую на ночь дверь кухни и остановился посреди комнаты, лихорадочно ворочая большими фиолетовыми глазами в поисках нового жилища. Это должно было быть что-то не очень большое, потому что Чурс не любил обширных пространств, достаточно тёмное, чтобы яркий свет не раздражал глаза, и не слишком часто попадающееся на глаза людей. И тогда Чурс увидел её - сахарницу. Она идеально подходила по всем параметрам и вдобавок была наполнена невероятно вкусным мелким белым песком, который так приятно хрустел на маленьких острых зубках, оставляя на языке приятную сладость. К тому же в сахарнице совершенно не пахло ногами папы Новикова и вообще ничьими ногами. А это, несомненно, был плюс.
За первую неделю обитания в новом жилище Чурс выработал гениальную стратегию, позволяющую ему оставаться незамеченным, но при этом не терпеть каких-то неудобств. Он заметил, что сахарницу берут в руки два или три раза в день, не больше: в будние дни во время общего завтрака и ужина, а в выходные - ещё и в обед. На счастье Чурса семья Новиковых оказалось почти образцовой, и обедали они все вместе, а потому редко когда случалось, чтобы в сахарнице нуждались в другое время, кроме привычного. Каждый раз, когда в семье Новиковых приходило время для сахара, Чурс выдыхал из себя почти весь воздух, отчего превращался в совсем малюсенький комочек шерсти, и старательно зарывался на самое дно сахарницы. Когда же песок подходил к концу и прятаться в нём было невозможно, Чурс быстро доедал остатки и, временно выбравшись из своего дома и укрывшись за заварником, терпеливо ждал, пока мама Новикова достанет с полки большую железную банку и пересыпет сахар из неё в положенный для этого сосуд. Чурс называл это генеральной уборкой своего дома, которую, к тому же, выполняли за него.
Каждую ночь Чурс вылазил из своей сахарницы и немного гулял по кухне, разминаясь, или сидел на форточке, дыша свежим воздухом, или даже наведывался в обувной шкаф, чтобы повидаться с кем-нибудь из родственников и старых друзей, хотя подолгу задерживаться там он не мог, потому как уж больно неприятно пахло от заношенной обуви, особенно той, что принадлежала папе Новикову. Разумеется, к себе в гости он никого не звал, потому что боялся, как бы эти самые гости не испачкали неприкосновенную белизну сахара своими тёмными лапками, которые кое у кого были измазаны гуталином и ваксой. Но сам он всё же порой навещал приятелей, однако старался задолго до рассвета вернуться домой, чтобы с утра, когда Новиковы проснутся, ничто не навело их на мысли о Чурсе.
Ничто и не наводило. Разве что иногда мама Новикова удивлялась, почему в сахарнице так быстро кончается сахар и откуда берётся порой попадающаяся в ложку мелкая тёмно-фиолетовая шерсть, похожая на ворс ковра, но первое она была склонна списывать на сладолюбие собственных детей, а второе - на некачественность расфасовки. А Чурс, слушая, как мама Новикова, насыпая ложечкой сахар, тихо бубнит себе под нос о необходимости покупать песок в другом магазине, тихо хихикал и зарывался ещё поглубже, думая о том, как же он всё-таки счастлив и как прекрасна его сахарная жизнь.