Отыгрыш. И глупая сказка.
Виттория Чиаро.
- Нет ничего невозможного и непреодолимого, - безупречный французский, без акцента, - нет ничего, что было бы превыше долга, чести и любви, - осязаемое дыхание и ритм сердца, мокрый, мелкий песок. Почему-то у Донны Инкогнито возникли ассоциации со старыми деревенскими обычаями, когда молодым влюбленным поручали давить виноградный сок. Что могло получиться в результате брожения этого сока чувств, мыслей и желаний, не знал никто. Прямой взгляд светлых глаз выражал только одно: «Не сожалею, не опасаюсь, не бегу». Сейчас Огюст мог ясно ощущать, насколько тугим и крепким было это тело, словно идеально настроенный инструмент, подвижным, стремительным и гибким.
Огюст де Нуарэ.
- Много лет назад, - неожиданно заговорил герцог, не прерывая движения и не отводя взгляда от глаз той, что в маске, - жил в одном итальянском городке молодой художник. Он создал множество прекрасных картин, каждая из которых была отдельным миром, в рождение коего художник вложил часть своей души. Потому-то его творения и были такими живыми и прекрасными, а не всего лишь холстами с нанесёнными на них слоями разноцветных красок. Но однажды, отступив на шаг от очередной своей законченной работы, молодой художник с ужасом осознал, что она станет его последним творением: он так беспечно делился с картинами частицами своей души, что у него самого её уже не осталось. Ни осколка. Ни лоскутка. Ни единой крошки. Художник много дней провёл, страдая и чувствуя себя самым несчастным человеком на земле. Глядя на свои картины, он уже почти жалел, что не может, уничтожив их, вернуть себе свою душу, - уж больно хороши они были, рука не поднималась разорвать или сжечь. Он даже пытался снова рисовать, но бездушные творения отличались от его ранних картин в той же мере, как кладбищенское карканье ворон – от ночной песни соловья.
Но когда художник уже решился сжечь разом все свои картины, надеясь, что частицы души вернутся к своему хозяину, перед молодым мужчиной из ниоткуда явилась прекрасная женщина в светлом одеянии, струящемся вокруг её тела, подобно облаку. Черты её лица были правильны и дышали святостью, волосы цвета мёда и янтаря ниспадали по молочно-белым плечам, а в светлых глазах сияла нежность. Взволнованный и восхищённый таким великолепием, художник преклонил перед девой колени и зарыдал, потому что больше всего на свете желал запечатлеть её на полотне, но знал, что не сможет этого сделать: нечего было вкладывать ему в бездушный холст. И тогда произнесла женщина голосом, подобным серебристому звону утренней росы: «Не плачь, художник. Возьми свои кисти в руки и пиши. Я стану твоей душой и твоей музой, и ты уже никогда не будешь страдать от того, что не можешь писать картины».
Осчастливленный, художник тут же повернулся к холсту и – о чудо! – всего за несколько часов написал портрет девы, да так светло, душевно и прекрасно, как ему никогда доселе не удавалось. Но лишь приблизился рассвет, как женщина направилась к выходу из его дома. Когда художник спросил, испуганный, почему она покидает его, дева ответила: «Я вернусь к тебе на закате следующего дня. И вновь покину на рассвете. Каждый день я буду приходить к тебе на несколько ночных часов, чтобы ты мог писать свои картины. Но ты должен пообещать мне, что никогда не станешь выслеживать, откуда я пришла и куда ухожу». Ничего не ответив на вопросы художника, она, заручившись его обещанием, исчезла за дверью.
Много месяцев подряд светлая дева являлась к художнику, как и обещала, а он писал картины, прекраснее которых не видывал никто в мире. Но с каждым днём всё больше тосковал художник по своей музе, когда она исчезала поутру. И вот однажды, решив, что она всё равно не заметит его, мужчина вышел вслед за девой за порог и последовал туда, куда уходила она. Женщина, не оборачиваясь, направилась к морю, сошла по нагревшемуся за солнечный день песку к самой кромке воды, ступила в пену морскую – и тут же исчезла. А над морем показалось солнце, ослепив на мгновение художника. Мужчина вернулся домой удивлённый и взволнованный: никак не мог он понять, кем же является его возлюбленная муза и как она могла исчезнуть в морских волнах.
Он дождался наступления вечера и на закате, приготовив свежий холст, вышел на порог встретить светлоокую деву. Но солнце скрылось за горизонтом, а её всё не было. На небе взошли звёзды, но она не появлялась. Луна нарисовала дорогу от порога дома художника к морю – а дева не приходила. Ещё больше испугался художник и, отбросив кисти и палитру, как можно быстрее отправился к морю, повторив тот путь, которым ушла дева минувшим утром. Оказавшись на берегу, он долго вглядывался в морскую пену, но не видел ничего иного, кроме бесконечной тёмной воды. Упав на колени, он простёр руки к морю, в бессильном страдании взывая к светлой деве. И она явилась. Вышла из морской волны по лунному пути и остановилась у самой кромки воды. Лик её был печален, но в глазах таилась не только горечь, но и обида. «Почему ты не пришла ко мне этой ночью, любовь моя?» - воскликнул художник, бросившись к женщине, но она остановила его жестом и покачала головой. «Ты обещал не следовать за мной и не пытаться узнать, откуда я явилась к тебе и куда ухожу. Но ты нарушил своё слово, узнал мою тайну, и теперь я не могу больше никогда выходить к тебе из моря». Художник зарыдал, пытаясь вымолить прощение, но дева была непреклонна. «Я стала твоей новой душой, когда ты лишился своей прежней; я была твоей музой, когда ты не знал, что и как воплотить на своём холсте; я любила тебя, как жена – мужа, когда ты был радостен и печален, богат и беден. А ты не смог всего лишь сдержать данное мне слово. Не в моих силах приходить к тебе сейчас, когда ты узнал, кто я…» - так сказала дева морская, обронила на песок жемчужную слезу и исчезла в пене.
Но сколько ни звал её несчастный художник, дева больше не появилась из волн. Он вернулся в свой дом, показавшийся ему неожиданно пустым, и попытался написать на холсте хоть что-нибудь. Но теперь его картины не просто не были наполнены жизнью и душой, но даже казались подобными жалким рисункам не умеющих держать кисть в руках детей. Так, в тумане, полубеспамятстве и страданиях, прошло несколько недель. Ночами утратившему душу художнику снилась его возлюбленная морская дева, которая глядела на него с немым укором в печальных глазах, как бы говоря: «Зачем ты раскрыл мою тайну?».
Де Нуарэ сделал паузу, совместив её с окончанием очередного плавного па, и, подарив сеньоре взгляд, в котором, как в море, можно было утонуть, спросил:
- Как вы думаете, сеньора, чем закончилась эта история?
Виттория Чиаро.
- Художник однажды, не выдержав, шагнул в морскую пучину? – предположила та, что носила маску.
Огюст де Нуарэ.
- Именно, - мягко улыбнулся Огюст, чуть пожав плечами. – Финал этой истории вполне предсказуем. Вот только шаг этот не был отчаянным. Художник осознанно отдал свою жизнь морю, ведь лишь таким образом он мог соединиться с той, которой было отдано его сердце. Как ни странно это может показаться кому-то, для художника было совершенно не важно, что она не человек, не смертная женщина и не та, за кого он её принимал.
Герцог провёл сеньору вокруг себя, не отпуская её руки, после чего вновь вернул ладонь на её спину и продолжил плавное движение танца.