Я никогда не был образцом благочестия и добродетели, но в этой жизни есть некоторые вещи, к коим я никогда не прибегну, слова, которых ни за что не скажу, и поступки, которых не совершу ни в коем случае. Это как табу, вето, внутренний заслон и барьер, невозможные для переступания. За всё мною сделанное и сказанное я всегда готов нести ответ, что бы это ни было, даже если я не прав. Тем более, если не прав. Тем неприятнее бывают обвинения в том, чего я не совершал и не говорил.

Лично я в такие моменты первые несколько мгновений могу только тупо моргать и таращить глаза, переваривая в голове мысль о том, как вообще кто-то мог подумать, что я способен на такое, что у меня рука поднялась, язык повернулся или что-то там ещё. После этого секундного отупения нахлынивает удивление и шок, которые сменяются какой-то чуть ли не детской обидой. И только после этого волной укрывают ярость, злость и чувство оскорблённого достоинства. И дай мне свет и тьма как-то умерить свой пыл в момент смены детской обиды на ярость. Ибо иначе могу вытворить глупостей, о которых могу пожалеть впоследствии.

Первый раз со мной такое случилось ещё в детстве, когда мне было лет 11 - 12. Я зашёл после посещения одного магазина в другой. В руках у меня была бутылка газированной воды, которую во втором магазине никогда не продавали. Поэтому я спокойно и ни о чём не беспокоясь, опустил её в корзину и направился в торговый павильон. Так вышло, что в тот раз я ничего не купил, поэтому возвращался не через кассы, а возле бокового прохода, где обычно стоит кто-нибудь из обслуживающего персонала, дабы следить за выходящими из зала людьми. Женщина, которая дежурила в тот раз, схватила мелкого меня за локоть, резко дёрнула на себя и, что-то гаркнув, назвала вором. Я уставился на неё огромными удивлёнными глазищами, откровенно не понимая первые мгновения, а чего, собственно, от меня хотят и с какой стати так себя ведут. Когда же до меня дошло, о чём говорит церберша, я вырвал рукав из её хватки и спокойно ответил, что ничего не крал, газировку приобрёл в другом магазине, а у них такой вообще в продаже нет. Женщина вызверилась, схватила меня за шкирку и потащила в сторону администрации, на весь магазин называя воришкой и костеря на чём свет стоит. Я тогда был ещё мелковат, а потому вырваться не мог, да и не считал нужным: я был невиновен. К тому же, в отличие от дамы, я был предельно вежлив: меня хорошо воспитывали и учили, что в любой ситуации нужно сохранять достоинство, а не уподабливаться всяким... цербершам.

Оставалось лишь уповать на то, что в мире всё же существует какая-никакая справедливость, и в этом магазине не появился вдруг в продаже этот самый напиток. Иначе я бы не смог доказать свою невиновность - чек-то из первого магазина не сохранил. Мне повезло. Администратор подтвердила, что такого товара магазин не получал, после чего я, пылая пламенным гневом, но тем не менее спокойно посмотрел на свою обидчицу, ожидая услышать извинения в некрасивом и откровенно грубом поведении. За обвинение в краже я извинений не ждал, в конце концов, её предположение было вполне понятно в сложившейся ситуации. Но вот за синяк на предплечье... Женщина сказала что-то вроде "Проваливай отсюда и чтобы я тебя здесь больше не видела" и, прежде чем я успел что-либо проговорить, развернулась на каблуках и ретировалась. Это был второй раз за день, когда я тупо хлопал глазами в немом изумлении. Всего лишь потому, что в тот период жизни я ещё не окончательно разучился верить в людей и их умение признавать свою неправоту.

Это был первый случай из довольно длинного ряда подобных и куда более серьёзных. Случалось, что обвинения вырастали на ровном месте. Случалось, что всё и впрямь указывало на меня, а потом, когда ситуация раскрывалась, обвинявшие меня люди извинялись и делали это искренне. Бывало всякое. Но порядок смены ощущений оставался и сейчас остаётся примерно тем же. Вот только ещё порой добавляется неприятноое болезенное чувство, когда обвиняют люди близкие или те, кого я уважаю и из чьих уст подобное слышать не хотелось бы. Неприятно, обидно, удивительно, берёт злость и раздирает ярость. И растерянность ещё иногда. Но ярости больше. И она ложится камнем где-то в области груди, крайне неохотно желая исчезнуть, даже когда принесены извинения. Даже когда эти извинения искренне мною приняты.

...Меня назвали трусом. Сказать, что я был в шоке - не сказать ничего. Назвал человек, которому я симпатизирую. Жёстко, твёрдо, оскорбительно и не разбираясь в ситуации. Потом, правда, извинился, отрицать было бы нечестно. И я извинил. Искренне.



Только вот эта дрянь лежит камнем и отказывается перевариваться. Впилась зубами и не поддаётся, как её ни тяни...