Тебе доводилось умирать?
Умирать, чтобы, открыв глаза, увидеть над собой незнакомый потолок, а вокруг – чужих, но странно знакомых людей, одни из которых смотрят на тебя таким же непонимающим и непомнящим взглядом, а другие - со странной смесью интереса и настороженности. Умирать, чтобы, очнувшись, осознавать своё имя как то, что земля - круглая, не зная толком, почему, - почему именно это сочетание звуков порождает в полупустой памяти ассоциацию с самим собой. Умирать, чтобы, сделав первые шаги босыми ногами по холодному полу, ощутить ладонью желание сжать рукоять меча или натянуть тетиву лука, чтобы послать смертоносную стрелу как можно дальше - быть может, туда, где потерялась память, оставив лишь жалкие ошмётки самое себя.
Тебе доводилось умирать, чтобы потом вернуться к странному подобию жизни, получив вместо памяти - цель понять хоть что-нибудь?
Тебе доводилось чувствовать себя ненастоящим?
Ненастоящим - идти по улице среди людей, которые ещё вчера зазывали за свой стол, угощали вином и ужином и приглашали почтить их дом визитом, а уже сегодня проходят мимо, не задерживаясь на тебе и краешком взгляда. Ненастоящим - хватать за плечо недавнего собеседника, который несколькими днями ранее хвалил тебя как достойного воина, а теперь смотрит сквозь тебя и не слышит твоего голоса, словно тебя и нет. Ненастоящим – бояться, что пройдёт ещё совсем немного времени, и ты сам себя не услышишь, не увидишь, не сможешь коснуться рукою, будто ты – не живое существо, а лишь чья-то выдумка, уже почти растаявшая в воздухе.
Тебе доводилось чувствовать себя ненастоящим и тяжело вздыхать с облегчением, унимая нервную дрожь в руках, когда ты почему-то вновь становишься желанным гостем, а идущие мимо люди опять улыбаются тебе и стремятся пожать снова осязаемую руку?
Тебе доводилось видеть самого себя?
Не в зеркале, ведь зеркала лгут, заставляя твоё отражение следом за тобой приподнимать ту же руку, подмигивать тем же глазом, ухмыляться тем же краем губ - тем же, а не отражённым, не симметричным. Не в спокойной озёрной воде, потому что она, затянутая толстой коркой льда, не подпускает тебя до одной ей ведомой границы, начиная тихо скрипеть под ногами, расходясь во все стороны трещинами. Не в глазах друзей, потому что в них теперь не прочтёшь ничьей души, ведь она, несчастная, заплутала где-то меж мирами, да и сами глаза неизвестно чьи - то ли друга, то ли предателя.
Тебе доводилось видеть самого себя, мёртвого, пронзённого стрелами и обугленного, перед самим же собой, казалось бы, живым?
Мне – да.
Я не помню, кто я и откуда, что делаю в этом месте, кто послал меня сюда и к чему я стремилась, до того, как открыла глаза и взглянула на чужой незнакомый потолок. Я не знаю, кому и зачем понадобилось лишать меня жизни, пронзая стрелами и оставляя замерзать в ночной метели. Я не вижу в своём прошлом лица родных и друзей, соседей и знакомых, тешась лишь слабым ощущением, что некоторые из лиц вокруг смутно знакомы. Я не могу нарисовать в своём воображении стены своего дома (а существовал ли он?), ограничиваясь ночлегом на скрипучей кровати за несколько медяков в сутки. Я верю самой себе, зачастую поступая так, что кажусь себе совершенно иной личностью, хотя на самом деле, наверное, так оно и есть, раз я не помню себя. Я не слышу голосов тех, кто научил меня из разбросанных слов сплетать песню, а из разрозненных звуков – мелодию для любимой лютни. Я не чувствую, сжимая рукоять меча или скользя пальцами по натянутой струне тетивы, не чувствую тепла рук, которые ковали сталь для этого клинка и вырезали вязь на этом луке. Я не ощущаю связи с прошлым, которое ещё неизвестно, было ли у меня, моё настоящее похоже на клубок спутанных разноцветных нитей, а будущее вообще может не наступить.
И только лишь когда в воздухе витает аромат опасности, мои руки привычным движением выхватывают из-за спины стрелу, плавно укладывают её на тетиву, а глаза следят за коротким её метким полётом; когда долгие минуты на самом деле оказываются секундами, я чувствую – это я. Только лишь когда белая мякоть снега под ногами окрашивается в алый цвет крови, а в ладонь скользит рукоять клинка, словно продолжение руки готового следовать моей воле; когда секунды превращаются в короткие мгновения, я верю – это я. Только лишь когда мои тонкие пальцы, знающие холод острой стали и звон натянутой тетивы, едва ощутимо касаются струн лютни, рождая каждый раз новую мелодию, а голос, сплетаясь с музыкой, звенит весенней капелью с крыши, режет плоть острым стилетом, щекочет молодой зелёной травинкой, шуршит над тихой водой камышом, заливается утренней озорной малиновкой, ударяет пивной кружкой по столу, стелется мягкой тканью поверх постели; когда время застывает и становится вечностью, я знаю – это я.
Иду вперёд наощупь, словно с завязанными тёмной лентой глазами, делая каждый шаг, как будто самый первый, говоря каждое слово, как будто самое первое, касаясь губами губ, как будто впервые в жизни. Иду вперёд, слушая своё неровное сердцебиение, которое, кажется, уже давно бьётся в такт с другим сердцем – чужим, каменным, ледяным и неживым. А быть может, всё это – лишь сон, и именно в моей груди бьётся кусок льда, имя которому - Жестокое сердце зимы.
Как же мерзко осознавать себя жалкой пешкой в чьей-то изощрённой шахматной партии… Но ведь у пешки всегда есть шанс дойти до конца и выбиться в королевы. А то и доставить неприятности той руке, которая двигает её с клетки на клетку.
Я знаю, что смогу. Потому что я – это я. Ниилит Эль Иссен. Высокий эльф… Кто бы ещё объяснил мне, что это значит, чёрт побери…
Current music: Вересковый мёд - Lulaby For Son (acoustic version)