Я, как и все люди, разумеется, не помню всё, что было со мной пять, десять, пятнадцать и больше лет назад. Что-то откладывается в памяти на несколько лет, что-то живёт годы и десятилетия, а что-то исчезает, едва успев свершиться.
Своё раннее детство я почти совсем не помню, хоть и могу многое о нём рассказать - в своё время мать и бабушки много чего говорили мне про то время. Так что я знаю, сколько раз в четырёхлетнем возрасте уходил гулять один, в каком парке дал по колено "злому дяденьке", кричавшему на свою жену, и как часто бросал монетки в такой-то фонтан. Но это всё по чьим-то рассказам. Свои же собственные более-менее ясные воспоминания у меня начинаются лет с пяти-шести, да и то лишь обрывочные, разрезанные по кадрам.
Есть в глубине памяти какие-то обрывки фраз, одна из которых даже пришла ещё в то время, когда мне не исполнилось и недели, но это настолько мелкие кусочки, что из них не собрать картины. Воспоминания же, которые как раз-таки и похожи на картину, давно ушли в небытие. Кроме одного.
Сегодня совершенно случайно проходил мимо строящихся домов в том районе, где когда-то жил в небольшом частном деревянном домике. Впрочем, если бы мне кто-то когда-то не тыкнул пальцем на эту улицу, я бы и не вспомнил её, ведь мне было всего два года от роду, когда мы переехали из частного сектора в квартиру.
Из этого короткого самого первого периода моей жизни я помню только одну деталь, навсегда вырисованную яркими красками в памяти и воображении - затейливое переплетение ветвей старой груши-дички над моей головой. То, что меня вывозили в коляске на улице - знаю по рассказам. То, что я видел над своей головой - помню. Почему-то моя память избрала именно этот кадр, чтобы оставить его во мне навсегда: кривоватые ветви в зелёном обрамлении листвы и лучи солнца, пробивающиеся с неба через переплетение веток. Не запах рук матери, не тепло горящего очага, не лай собак, а только лишь эта картина над моей головой, когда постепенно солнечный свет, сверкающий сквозь зелень, сливается в светлое сплошное пятно, а потом плавно перетекает во тьму, которая уже, в свою очередь, влечёт в сон.
Сегодня я увидел эту грушу.
Наверное, плодоносить она перестала уже несколько лет назад, а теперь стояла совсем чёрная, почти без листьев, да и те немногие, что висели на ветвях, были тёмные, скукожившиеся... И отнюдь не от наступления осени, ведь многие другие деревья всё ещё щеголяют зелёной листвой, - а от старости, дряхлости, одиночества и усталости. Деревья тоже умеют уставать от жизни, как и люди. Впрочем, именно люди и научили их этому.
Груша раскинула свои усталые ветви над скамейкой, стоящей у подъезда новой многоэтажки. Я сел на скамейку, чуть сполз ниже, чтобы положить голову на спинку скамейки, и посмотрел вверх, изучая переплетение веток, оставшееся единственным моим собственным воспоминанием из раннего детства. Вот разве что тогда я смотрел немного под иным углом, сами переплетения были несколько меньше размером - успели вырасти за столько-то лет - и сама груша выглядела более старой. Наверное, скоро её срубят, чтобы не портила довольно-таки презентабельный вид постройки и двора.
Я погладил грушу рукой по шершавому стволу, словно передавая привет из настоящего в прошлое. Может быть, будущего у неё не будет, и когда я через некоторое время снова приду в тот двор, который был давным-давно моим родным, старой груши-дички уже не будет существовать. Может быть, она ещё и прорастёт следующей весной. Может быть, переживёт ещё и тех, кто только успел появиться на свет в том новом доме. Не знаю.
Может быть, мне и не стоит приходить туда и узнавать, что стало с ней, странно родной и в то же время далёкой, не моей. Хотя я ведь всё равно знаю, что приду. Наверное, даже весной.
Но тогда, несколько часов назад, ппрощально погладив грушу по чёрному стволу, я молча встал и ушёл, не оборачиваясь.
Иногда прошлое нужно проносить с собой в будущее.
В самом сердце.
Чтобы сердце окончательно не окаменело.