Оказываясь в опере или оперетте, на симфоническом концерте или любом другом сценическом действе, в котором непосредственное участие принимает оркестр, moi порой куда больше любит последние четверть часа перед началом выступления, нежели его само. Всегда стараюсь прийти пораньше, чтобы оказаться в ещё почти пустом концертном зале за пятнадцать-двадцать минут до первого звонка; до шумной толпы, которая даже святилище искусств умело оскверняет своим гомоном и топотом, шелестом и шёпотом; до того торжественно прекрасного мгновения, когда тяжёлый занавес поднимется или скользнёт в обе стороны, обнажая полотно, на коем вскоре появится картина; до того, как начнётся спектакль или концерт.
Именно в эти последние пятнадцать-двадцать минут в концертном зале или театре творится истинное волшебство. Нет, не искусство, кое явится на сцене, но именно волшебство, что-то сродни сказке или даже своеобразному чуду. Нужно лишь войти в неярко освещённый зал, медленно и как можно тише прошествовать к своему месту, усесться и, слегка откинув голову назад, прикрыть глаза. И слушать…
Оркестр настраивает инструменты. В оркестровой яме творится волшба, варится магическое зелье звуков: ломоть контрабасного покашливания, чайную ложку медного дребезжания тарелок, столовую – фортепианных переливов, щепотку надрывного пения скрипки и одну каплю перелива флейты… Сдобрить это по вкусу стуком дирижёрской палочки – и зелье готово. Любовное зелье, приворотное, от эффекта которого невозможно избавиться до тех пор, пока не покинешь этот зал, не уйдёшь от него на несколько сотен метров, не отдышишься, проветрив затуманенные лёгкие и разум от дурмана и тумана, порождений этой музыкальной волшбы, под властью коей останешься уже навсегда, даже если больше никогда не вернёшься в этот зал.
Когда инструменты настроены, оркестр обычно начинает ненавязчиво наигрывать какой-то фрагмент будущего произведения. Это уже не волшебство. Просто репетиция. Далее будут три звонка, прелюдия – и, наконец, сама симфония, опера или иное сценическое действо. Волшебство безмолвно уступает место искусству…
Но эти пятнадцать или двадцать минут до начала, эти мгновения таинственной музыкальной волшбы оставляют свой след на весьма долгий срок. Быть может, они более чудесны, чем даже самая гениальная симфония. Нужно только тихо-тихо замереть, едва дыша, в своём кресле, и слушать, и внимать, и наблюдать, как над оркестровой ямой клубятся магические дымки колдовских музыкальных зелий…