По прочтении «Заводного апельсина» Энтони Берджесса остаётся мерзенькое ощущение, чем-то сродни тому, которое возникло, когда moi пролистнул последнюю страницу очередного романа Паланика. Словно старого доброго приятеля вырвало прямо на новые белые брюки. С одной стороны, искренне сочувствуешь человеку, чувствующему себя паршивее некуда, да ещё и смущённого тем, что испортил тебе одежду, хотя, в сущности, произошедшее мало чем отличается от чиха или кашля – болезненное проявление организма, не более того. Но с другой стороны, брезгливо косишься на собственные брюки, старательно отводишь глаза от лужи на полу, пытаешься дышать не глубоко и испытываешь искреннее неудовольствие от мысли о том, что потом всё это придётся убирать собственноручно.
Откровенно грязно, некрасиво, отдаёт вонью и падалью. Но при этом книги читаются и, более того, становятся бестселлерами, как было несколько лет назад со многими произведениями того же Паланика. В какой-то книге moi встречалась ещё и подобная формулировка: «словно выдавливаешь прыщ - и противно, и приятно». Наверное, в этом и есть истинный смысл чтения подобных книг. Но самое грязное, мерзкое и гадкое заключается в том, что всё это – правда. Вся та куча испражнений, которая вываливается перед читателем – правда. Так оно и бывает. Пусть не со всеми, кто это читает, не на лестничной клетке этажом ниже, а где-то на расстоянии океана и с кем-то, кого никогда не увидишь и не узнаешь, однако это не умаляет значимости того факта, что метафорическая куча испражнений существует. И читателя садят перед ней, учат на неё медитировать, не зажимая при этом нос.
Наверное, даже в какой-то мере хорошо, что кто-то берётся писать о подобных проявлениях человеческого общества. Правда всегда остаётся правдой, даже если отдаёт зловонием. Другое дело, что порой возникает такое впечатление, что читатель перестаёт восхищаться литературным слогом автора или его решительностью поднять столь двусмысленную тему, умением обнажить гнойники, тем самым обращая внимание неглупых на проблемы современного человеческого общества. Вместо этого читатель начинает восхищаться самим описанием, переданным в книгах зловонием, тем, что, по зрелом размышлении, должно вызывать отвращение и категорическую реакцию отторжения. И читатель продолжает открывать новые книги уже не для того, чтобы осознать, с чем можно столкнуть в этом мире, дабы самому не допускать подобного по мере своих сил, но уже для того, чтобы получить удовольствие от прочтения, а то и успокоить себя классическим «у кого-то совсем всё плохо, так что мне можно даже порадоваться». Пораженческая позиция, когда человек перестаёт считать себя несчастным, убедившись, что кому-то ещё хуже.
Метафорическая куча испражнений перестаёт быть метафорической и обращается в совершенно неэстетичную кучу дерьма, на которую уже не медитируют, но молятся. И поневоле задумываешься, что лучше: чтобы некоторые люди не знали зловонной правды или чтобы видели всё в истинном свете, но при этом воспринимали как норму жизни? Нужны ли вообще подобные книги или не следует пускать их в массы, ибо они создают ложное божество из кучи дерьма? Впрочем, потом ловишь себя на мысли, что человек думающий сможет сделать верные выводы из прочитанного. Тогда он встанет из позы лотоса, брезгливо покосится на вонючую кучу и уйдёт. Чтобы вернуться со шваброй, ведром и мешками для мусора.