В одиннадцатом подъезде моего дома живёт мышка. Может, и не слишком-то красиво и воспитанно говорить так о женщине, но она и правда похожа на маленькую серую мышку. Куда больше, чем молоденькие девочки-припевочки. Ей что-то около пятидесяти или чуть меньше, живёт она и жила в этом доме одна, единственным её сожителем была и есть маленькая собачка - помесь кого-то с кем-то, быть может, с болонкой. Правда, об этом я узнал только по словам сидящих на скамейке старушек, когда неоднократно проходил мимо, возвращаясь откуда-то домой. Сама она никогда к ним не присоединялась и, кажется, даже не здоровалась.
Есть, пожалуй, два типа женской внешности, когда можно сказать, что возраст женщины неопределённый: если она по-настоящему красива, когда даже время не в силах стереть с лица подарки природы, и если она является серой мышкой. "Серая мышка" - это вовсе не обидное сочетание, хоть многие и вкладывают в него подобный смысл. Скорее это нечто с примесью симпатии или даже лёгкой нежности.
Эта женщина из одиннадцатого подъезда именно такая: маленькая, хрупкая, тоненькая серая мышка неопределённого возраста, всегда одна, всегда молчалива, мягко печальна и при этом с лёгкой улыбкой на губах - едва-едва заметной, словно лишь коснувшейся самых краешков тонких губ. Сколько её помню (а это лет пятнадцать как минимум), она никогда не менялась. Разве что заводила новую маленькую собачку - помесь кого-то с кем-то, - когда прежняя умирала.
Её стиль одежды кто-то назвал бы "прощай, молодость" или "выбор Синего чулка". Всё может быть. Мне же кажется, что это скорее её футляр, оболочка, бесцветная упаковка, пластиковый пакет неопределённой окраски, в котором человек прячется от всего мира, сознательно выбрав одиночество как единственно верный способ спастись от жестокости, боли, скверны... Разумеется, я могу ошибаться. Нет, я даже скорее всего ошибаюсь. Мне просто нравится думать, что она именно такая, моя маленькая женщина, хрупкая серая мышка ростом с семиклассницу, в огромных очках со стёклами-лупами, которые, как ни странно, совершенно не придают ей сходства со стрекозой.
А ведь я бы не обратил на неё внимания. Ни тогда, лет пятнадцать назад, ни сейчас. Наверное, не обратил бы, и она навсегда осталась для меня просто соседкой по дому из тех, чьё лицо кажется смутно знакомым, но не вызывающим никаких особых ассоциаций. Не обратил бы, если бы не одна деталь её облика, которая выбивается из общей картины, словно яркое алое пятно из картины Малевича.
Её обувь. Странно, да? Правда странно. Одеваясь, как старенькая бабушка, сдавливая негустые пепельные волосы в конский хвост на затылке, повязывая на голову приглушённых тонов платок, всегда выбирая серые, тусклые, незаметные детали одежды, она при этом каждый раз вышагивает по асфальту в великолепной обуви, которой не погнушалась бы и молоденькая модница. Высокие каблуки, иногда почти что агрессивные формы, явно заметное даже с расстояния качество и стиль... Почти что каждый раз, когда я видел её, свою маленькую женщину-мышку, она была в новой паре обуви. А ведь встречаю я её довольно часто, ибо нередко возвращаюсь с работы, когда она выгуливает свою собачку.
Заметная яркая обувь - словно протест всей своей остальной тусклой жизни. Единственный, который она себе позволила.
Я почти уверен, что на самом деле всё куда проще и понятнее.
Но мне нравится думать именно так. Нравится, что у меня есть маленькая женщина-мышка в очках-телескопах и с собачкой - странной помесью кого-то с кем-то. Быть может, с болонкой.