[Lazar N. Cane]

Верю – не верю
Юленьке ( Velheori)

Есть два способа жить: совершенно законно и почтенно
ходить по суше - мерить, взвешивать, предвидеть.
Но можно ходить по водам. Тогда нельзя мерить
и предвидеть, а надо только всё время верить.
Мгновение безверия - и начинаешь тонуть.
Мать Мария.

На её лбу выступили капли влаги, и я вновь провёл по светлой, почти прозрачной коже смоченной в прохладной воде тканью. По чуть приоткрытым губам скользнула едва заметная улыбка. Даже не сама улыбка, а её призрачная тень – жалкое подобие тех улыбок и искр смеха, к которым я привык за те четыре года, что мы вместе. Трудно в этом признаваться, но последние несколько недель мне всё сложнее смотреть на эти губы, от которых раньше было невозможно оторваться; каждый раз, глядя на то, как они, дрогнув, выпускают воздух, я боюсь, что это был последний раз, и на вдох уже не достанет сил. Келли неожиданно подняла веки – и я привычно утонул в бирюзовом озере её глаз. Они у неё невероятного оттенка, я такого раньше никогда не встречал: не сине-зелёные, не подобные бездонному омуту, но глубокого бирюзового цвета, как вода в озере, настолько чистом, что кажется прозрачным.

- Привет, - едва слышно прошептала Келли, и мне сжало сердце стальными когтями, когда я снова убедился, что её мелодичный, словно серебристый звон ручья, голос болезненно охрип.
Если бы я мог сделать хоть что-то, хоть немного облегчить её боль! Об излечении речи быть не может, я перестал мечтать об этом месяцев шесть назад после посещения неизвестно какого по счёту специалиста, который беспомощно развёл руками. Человеческий разум подчинил себе атом, успешно отыскал на Марсе воду, добрался до самых недр родной планеты и полностью уничтожил расстояния между людьми благодаря современным средствам связи, но был не в состоянии не то что излечить, но даже определить, чем больна моя любимая женщина. Они просто разводили руками. Просто. Говорят, когда используют подобную формулировку фразы со словом «просто», на самом деле подразумевают большую сложность и значимость сказанного. Что ж, в моём случае это абсолютная правда: что может быть труднее, чем день за днём наблюдать, как медленно угасает самый дорогой на свете человек? Она и впрямь гасла, как пламя, которое не поддерживали хворостом. Да и врачи, уже привычно разводя руками, повторяли почти одно и то же: девушка словно теряет жизненную силу, утрачивает связь с жизнью. И это не остановить. Я даже как-то понял, что однажды она умрёт, но понять и принять, осознать, пропустить через себя, смириться – абсолютно разные вещи. Но я ничего не мог изменить и ничем не мог помочь. Поэтому тоже – просто - улыбнулся в ответ:

- Привет! Знаешь, сегодня встретил мистера Джонсона, так он шумно жаловался на соседскую ребятню. Мол, они снова забросали ему веранду палой листвой, пока он был на работе. Который раз на этой неделе бедняга страдает, даже раскраснелся весь, пока говорил, пыхтел, как закипающий старый чайник с круглым красным носиком, - я рассказывал эту привычную ерунду, которую Келли всегда так любила слушать, а сам с грустью отмечал, что на сей раз в её удивительных глазах не загораются озорные искры, только губы продолжают едва заметно улыбаться. Глаза потухли. Наверное, это самое страшное.
- Феи вредничают. Мистер Джонсон в прошлом месяце подписал контракт о строительстве делового центра на территории старого парка, вот феи и разозлились на него и теперь как могут выражают своё недовольство, - с трудом проговорила Келли, заставив меня мысленно усмехнуться: даже чуть дыша, приплетает свои фантазии, вот уж что никогда не изменится. Она внимательно посмотрела на меня долгим взглядом и облизнула пересохшие губы. – Ты мне веришь? Ты веришь в фей, Майкл?

Я потянулся к стоящему на низком прикроватном столике подносу, взял стакан с минеральной водой без газа и, осторожно чуть приподняв голову Келли над подушкой, помог напиться. Бирюзовые глаза ни на миг не отрывали взгляд от моего лица, требуя ответа, и я не мог не произнести на этот раз:
- Конечно, верю, Келли, - широко улыбнулся, помогая ей вновь улечься, и поправил подушку.
- Врёшь, - тихо шепнула она, опуская веки и проваливаясь в тяжёлый сон, не так давно ставший почти постоянным её состоянием.

Разумеется, вру. Фей не существует. Хотя – бог тому свидетель! – Келли приложила огромные усилия, чтобы убедить меня в обратном. Все те четыре года, что мы жили вместе, она постоянно находила повод приплести к самым будничным явлениям свои фантазии. То старая засохшая яблонька расцвела исключительно потому, что феи земли и воды, живущие в саду, наконец-то помирились и договорились о разделе территории, теперь найдя время уделить внимание растениям. То старушка, пропалывая свою клумбу, нашла в земле коллекционную монету ценой в десять тысяч только по той причине, что какая-то фея поблагодарила её за бережное обращение с цветочками. То веранду мистера Джонсона который раз забросали сухими листьями не шаловливые соседские дети, а обиженные феи… Келли рассказывала всё это, а потом пристально вглядывалась в моё лицо своими невероятными глазами и тихо спрашивала: «Веришь? Ты веришь в фей, Майкл?». Само собой, я всегда отвечал, что не верю. Ну и как можно верить в такие небылицы?

Я, конечно, и сам сочиняю истории куда более фантастические, чем выдумки Келли, но ведь не пытаюсь же никого убедить в том, что они реальны. Это всего лишь мои фантазии, сны, пришедшие откуда-то извне образы, которые я просто умею складывать в слова, придавать им смысл, огранять, как необработанные алмазы, а потом издавать приличным тиражом. Но какой писатель-фантаст сам верит, что где-то далеко в космосе живут зелёные человечки, разумные амёбы или кто-то ещё похлеще, лелея планы о захвате голубой планеты? Вот и я, зарабатывая на жизнь (и весьма неплохо, кстати!) историями о волшебстве, сокрытом в самых обычных городах, о феях, духах, призраках, даже о столь полюбившихся последний десяток лет вампирах, конечно же, ничуть не допускаю идеи об их реальности. Это нелепо! Даже если бы они и были, то давно так или иначе проявили себя, невозможно же тысячи лет скрываться от любопытных людей. Правда среди поклонников моих книг тоже встречаются особо ярые последователи «фейризма», как я с лёгкой руки Келли, ставшей со дня нашей встречи Музой и вдохновением, окрестил этих юношей и девушек. Они почему-то свято убеждены, что я на самом деле во всё это верю, как и они сами, и даже несколько интервью не переубедили этих одержимых. Вот уж с кем они бы нашли общий язык, так это с Келли, но она почему-то никогда не горела желанием общаться ни с кем другим, как будто поставила перед собой задачу всёрьёз заняться только одним мной и всенепременно убедить в том, во что верит сама. И с неизменным постоянством, как только в жизни происходило что-то, к чему хотя бы отдалённо можно было привязать нечеловеческое вмешательство, задавала один и тот же вопрос: «Ты веришь в фей, Майкл?»

Что мне оставалось делать? Не лгать же. Я никогда ей не врал, моей Келли, мне всегда казалось, что любая, даже самая маленькая неправда может разрушить тот хрупкий кокон, который защищал любимую от мира – далеко не такого прекрасного и волшебного, как она убеждала меня. Келли всегда была выше этого, тоньше, нежнее. С самого первого дня нашей встречи я понял, что должен защищать её от той грязи и дряни, которых за две тысячи лет после последней христовой генеральной уборки скопилось в людях слишком много. Если на свете и было что-то волшебное, то только сама Келли. Мы даже познакомились совершенно небывалым образом.


Я тогда был с визитом в Лос-Анджелесе, где обитает мой издатель. Конечно, современная техника вполне позволяет обмениваться рукописями, контрактами и эскизами обложек без необходимости приезжать за сотни километров или даже подниматься из любимого кресла. Но мне больше по душе слушать мнение о своей книге, сидя при этом напротив человека, имея возможность наблюдать за тем, как меняется его лицо, когда он говорит о тех или иных мелочах, которые, возможно, следует немного подкорректировать. Поэтому-то я тогда и оказался в городе ангелов, давно сменивших крылья на гламурный блеск, и как раз возвращался от издателя, вручив ему последнюю рукопись. Роман. Третий по счёту, тогда как повестей и рассказов я написал больше сотни. А роман был только третий, но мне казалось, что он поднимет меня на ступень выше, уж больно много я вложил в него самого себя. Да и три успешно изданных большими тиражами романа вкупе с несколькими сборниками малой прозы – не так уж плохо для тридцатилетнего писателя, некогда выходца из захудалого городишки с окраины штата Техас, правда?

Издатель был более чем доволен, заполучив в руки новую рукопись, и заразил этим довольством меня, так что рулил я, будучи в приподнятом настроении, обдумывая идею ещё одного небольшого рассказа из серии о городских феях, поэтому даже многокилометровая пробка, которыми славен этот город, не слишком испортила общее благостное состояние. Я даже нашёл повод порадоваться, когда полуденный зной сменился лёгкой хмарью неба, излившейся спустя четверть часа потоком воды. Дождь всегда был неким символом очищения, хотя, боюсь, с Лос-Анджелесской грязью не справился бы и тот потоп, от которого Ной спасался стихийным строительством ковчега. В потоках дождя, омывающих бесконечные ряды застрявших в пробке автомобилей, я и увидел её.

Она шла ровно по разделительной полосе, с детским любопытством оглядываясь по сторонам и ставя узкие ступни одну перед другой, ни разу не заступив за край белой линии – так, словно двигалась по натянутому над бездной канату, но при этом легко и грациозно, рисуя в моём воображении образ какого-то парящего эфемерного создания, по невесть какой причине спустившегося на грешную землю. В какой-то момент мне даже показалось, что она и есть тот самый ангел, зачем-то покинувший небеса ради пыльного обиталища людей. Она шла босиком, дождь насквозь промочил ткань простого белого сарафана, подол которого длиной чуть ниже колен прилипал к стройным ногам, подчёркивая хрупкость и изящество женской фигуры. Длинные волосы тоже промокли и отяжелели, обняв плечи незнакомки и спускаясь ниже талии. Издалека мне показалось, что они отсвечивают серебром, хотя, конечно, это был обман зрения из-за бликов и сверкания дождевых капель, потому что когда девушка подошла немного ближе, мне удалось разглядеть цвет: светло-русый с лёгкой, едва заметной рыжинкой, которая, должно быть, и создавала иллюзию сверкания.

Я так увлёкся любованием таинственной незнакомкой, ступившей из дождя, что пропустил момент, когда автомобильный поток немного сдвинулся вперёд, и очнулся лишь услышав сигналы водителей позади, недовольных промедлением. А когда вновь попытался найти взглядом девушку, уже не смог. Она словно исчезла, растворилась в дожде, осыпалась на асфальт мириадами сверкающих капель, как и положено завершать свою жизнь всем ангелам, не способным выносить всю тьму человеческого мира после света райских садов. В моей голове уже начали выстраиваться образы и сравнения для очередного рассказа, где можно было бы использовать эту идею, как вдруг дверца со стороны пассажирского сиденья распахнулась – и рядом со мной уселась та самая незнакомка из дождя.

- Здравствуй, - с улыбкой произнесла она негромким мелодичным голосом, похожим на пение невиданной птицы или серебристый звон горного ручья, а я сперва мог ответить только неопределённым мычанием, уж больно удивился.
Вблизи девушка ничуть не утратила своего очарования и хрупкости, скорее наоборот: я рассмотрел мягкий влажный шёлк волос и несколько коротких прядей у лба, которые, промокнув, трогательно завивались небольшими локонами, придавая миловидному лицу какую-то трепетность. У незнакомки оказалась не чисто белая или бледная, но удивительно светлая кожа, красивые руки и изящные ступни, каким-то непостижимым образом избежавшие сомнительной прелести быть заляпанными дорожной пылью. От девушки пахло дождём, но не городским, а каким-то далёким от Лос-Анджелеса, не то луговым, не то лесным, и ещё немного лютиками – я помню ещё из детства, моя мать выращивала их под окнами. Но больше всего поражали её глаза – того самого невообразимо бирюзового цвета, которым я не переставал восхищаться и несколько лет спустя.

- Привет… - наконец-то медленно произнёс я, сам себе удивляясь: никогда раньше не вёл себя с женщинами настолько нерешительно, а теперь не мог понять, куда подевалась вся моя уверенность. – Я Майкл.
- А я знаю, - она улыбнулась чуть шире, и у меня неожиданно появилось ощущение, что если эта девушка сейчас выйдет из машины так же внезапно, как села в неё, мне грозит потерять нечто очень важное. Она тут же назвала своё имя, но новое продвижение затора немного вперёд привело в беспокойство водителей ближайших машин, и напевный голос утонул в надрывной трели чьего-то сигнала, так что мне удалось уловить только отдельные звуки, которые могли кое-как выстроиться в имя.
- Келли? – переспросил я, где-то на задворках подсознания с неудовольствием вспомнив, что оставил дома лёгкий творческий беспорядок, который человеку стороннему, а уж тем более такой хрупкой особе может показаться сущим развалом.
Моя дева дождя чуть помедлила, словно обдумывая ответ, после чего всё же медленно кивнула, а потом, застенчиво улыбнувшись и опустив глаза, шепнула:
- Отвези меня к себе домой, пожалуйста…
Я так и сделал. И с тех пор никогда не жалел об этом. Разве можно жалеть, когда оказываешься одним из тех немногих в этом мире, кто среди миллионов чужих и ненужных людей встречает того единственного, способного пробудить в тебе чувства, о своём умении испытывать которые ты и сам не подозревал?


...У её могилы рос граб. Как ни странно, но сидеть на земле, прислонившись спиной к шершавому стволу дерева, оказалось на удивление удобно. Отсюда даже были видны слова на матовой тёмной поверхности мемориальной плиты, но мне и без того было точно известно, что там написано. «Келли, которая верила». Вот так, без фамилии и дат рождения и смерти. Я так и не узнал о ней ничего конкретного – оказалось, что устроить похороны без документов невероятно сложно, - а прописывать одну лишь дату смерти почему-то не хотелось. Только имя и то, что было самой яркой её чертой – вера. Сколько её помню, Келли всегда истово верила. В меня, в людей, в то, что даже у самых дрянных представителей рода человеческого в душе есть что-то светлое. И в своих фей, конечно. Я сидел, прислонившись затылком к стволу граба и прикрыв глаза, и мне казалось, что в любой момент мог послышаться её голос: «Ты веришь в фей, Майкл»? Нет, не верю, Келли, любимая, не верю ни в фей, ни в волшебство. О каких чудесах может идти речь, если с тобой, самой светлой, чистой и невинной, такой пронзительно волшебной, не случилось никакого, даже самого маленького чуда?

Я сам не заметил, как задремал прямо там, у могилы. Мне снилась Келли и наша первая встреча. То, как странно ложились отблески фар в обрамлении дождя – как будто у идущей девушки за спиной прозрачные крылья. То, как она смеялась, прикрывая удивительные бирюзовые глаза, и то, как задумчиво чуть прикусывала ноготь большого пальца и хмурила светлые брови, когда сталкивалась с чем-то непонятным и сложным. То, какими мягкими были её волосы и как красиво они лежали поверх подушки, разметавшись после упоительного занятия любовью. То, как она напевала что-то неразборчивое, но мелодичное и приятное на слух, когда утром варила кофе, надев только мою рубашку – заметно большую по размеру, с закатанными рукавами и только подчёркивающую хрупкость фигуры. То, с каким восторгом она слушала, когда я зачитывал ей отдельные фрагменты новых рассказов, и как деловито предлагала что-то изменить именно в тех фразах, которые мне самому казались не самыми удачными. То, как порой просила рассказать ей сказку на ночь. И как спрашивала сперва по несколько раз на день, а потом всё реже и реже: «Ты веришь в фей, Майкл?»

Я проснулся, когда было уже довольно темно, лишь на самом горизонте проглядывала светлая полоса от относительно недавно зашедшего солнца. А у могилы моей Келли стояли люди. Много людей, дюжины две взрослых и с десяток детей. Их кожа как будто чуть мерцала в свете звёзд, а лунные лучи странно искажали фигуры, пририсовывая некоторым полупрозрачные крылья. Я сморгнул, когда сообразил, что звёзд на небе ещё нет да и луне неоткуда взяться. «Ты веришь в фей, Майкл?» - накрыло меня волной её мелодичного голоса, звучащего теперь только в воображении, но столь же отчётливо, как если бы я слышал его наяву.

Они стояли над могилой Келли, кто-то тихо плакал, кто-то завёл негромкую песню на незнакомом языке, которую подхватили несколько мелодичных голосов, подобных журчанию горных ручейков. Одна маленькая девочка опустилась на колени возле надгробной плиты и ярко-голубым мелком исправила надпись. Я чуть приподнял голову и тогда смог прочесть: «Келл-Льей, которая верила». Откуда-то во мне появилась уверенность, что этот мел и дождь не смоет, и человек не сотрёт, как ни старайся.

Только когда девочка поднялась с колен и обернулась, мне удалось разглядеть, что от ребёнка в ней только рост, во всём остальном это была вполне взрослая девушка, как будто уменьшенная в размерах, однако впечатления карлицы не создававшая. Её короткие тёмные волосы беспорядочно топорщились, а глаза были цвета расплавленного золота, и я не мог не поразиться их красоте, хотя в тот момент они смотрели на меня с такой ненавистью, что, казалось, их обладательница с трудом сдерживается от намерения задушить меня голыми руками.

- Это ты виноват, писака! Ты убил её своим безверием! – сжав кулачки, звонко выкрикнула она, и в глубине золотых глаз за пламенем гнева мне удалось разглядеть отражение собственной боли. – Она так верила в тебя! Верила, что ты не такой как все, а всё из-за твоих дурацких книжонок!
Одна из стоящих рядом фигур что-то тихо проговорила златоглазой, и та, отвернувшись, отошла в сторону, уступив место высокой светловолосой женщине, глаза который были почти такого же цвета, как у моей Келли, только, пожалуй, чуть светлее. На её красивом лице при взгляде на меня появилась печальная улыбка, до боли напомнившая мне улыбку Келли.
- Почему? – вырвалось у меня на удивление хрипло, как будто я утратил власть над собственным голосом. Только сейчас поняв, что всё ещё сижу у граба, я вдруг не нашёл в себе сил подняться, только смотрел на этих людей, которые продолжали что-то напевать, почти не глядя на меня.
- Потому что фея умирает, если человек, которому она отдала своё сердце, не верит в неё, - без обвинения, но с тоской тихо произнесла женщина.
«Ты веришь в фей, Майкл?»

Я зажмурился, прижав руки к лицу, а когда вновь открыл глаза, у могилы никого не было. Только я, безмолвный граб за спиной и окончательно сгустившиеся сумерки. Приснилось. Я встал, разминая затёкшие от долгого пребывания в непривычной позе мышцы, и огляделся, но вокруг действительно было тихо и пусто. Никаких других посетителей кладбища, кроме меня, в этот поздний час. Никаких женщин с улыбкой Келли, никаких девчонок с горящими ненавистью золотыми глазами, никаких мерцающих людей, никаких фей. Ни-ка-ких чёртовых фей, которых нет, никогда не было и не может быть! Я нервно вздохнул и провёл рукой по векам, сморгнув неожиданные слёзы, в глубине души радуясь, что все они мне пригрезились. Ведь если бы они существовали на самом деле, то слова златоглазой были правдой, и Келли действительно умерла по моей вине. Потому что я в неё не верил. Хотя она пыталась – бог свидетель! – много раз пыталась доказать мне, что я не прав.

Я уже собирался уходить, когда мой взгляд, вырвав из груди судорожный выдох, упал на надгробную плиту. И оттуда ярким сполохом, невозможным, ненастоящим и глупо волшебным мелькнуло ярко-голубое «Келл-Льей».
«Ты веришь в фей?..»

@темы: Prose

Comments

просто нет слов.
такой хоровод мыслей, эмоций и образов.
спасибо большое.

[Llah]

Верю.
Спасибо ,-)

[Lazar N. Cane]

Velheori, наверное, это в какой-то мере в качестве извинения... Хотя на самом деле просто как-то сидел на работе, вспомнил вас (не помню из-за чего) - и тут вдруг пришла эта история. Поэтому и вам посвятил. Хотя не только поэтому )

Llah, значит, она погибла всё-таки не зря.

Lazar N. Cane, так много моментов в самую точку. удивительно.
поговорить хочется. очень.

[Lazar N. Cane]

Velheori, а когда вы возвращаетесь?

26 или 27 августа.
пока точно сказать не могу, потому что мы из Брянска едем в Дивеево, а только потом домой.

[Lazar N. Cane]

Значит, буду ждать.

[=Linna=]

Lazar N. Cane Спасибо... слов нет

[Lazar N. Cane]

=Linna=, вам спасибо )

[Solar-girl]

Спасибо.... Волшебно... И очень по-настоящему....

[Lazar N. Cane]

Solar-girl, рад, что понравилось.