[Lazar N. Cane]

Хранители.

сказка для  Velheori и Шёлк

Бесконечно восхищаться морской пучиной
может лишь тот, кто никогда не искал
воспалёнными глазами в темноте
спасительный свет маяка.

В небольшом приморском городке, не стёртом временем с лица земли лишь благодаря тому, что в этом районе не было больше подходящих для строительства порта мест, Людвиг оказался случайно. Торговое судно, на котором он сопровождал груз своего нанимателя с целью проследить за доставкой в целости и сохранности, шторм сбил с пути, едва не разбив о рифы: ими в изобилии были усеяны все подходы к порту, и только благодаря огню маяка, проведшему судно к берегу, вся эта история окончилась благополучно. Однако море продолжало бушевать, и не могло быть даже речи о том, чтобы продолжить путь. Даже Людвиг, разбираясь в мореплавании ровно столько же, сколько в искусстве приготовления восточных сладостей (то есть никак), вполне понимал, что было бы безумием пытаться сняться с якоря. Пришлось молодому бухгалтеру принять предложение капитана, отыскать временное пристанище в ближайшем городке и спешно отправить послание нанимателю с объяснениями ситуации, извинениями за не доставленный вовремя груз и заверениями, что как только погода позволит, он исправит свою оплошность.

Гостиница в портовом городке оказалась всего одна и была от подвала до чердака забита моряками с едва не потерпевшего бедствие судна, теперь стоявшего на якоре и ожидавшего, пока море успокоится. Владелец гостиницы, в отличие от горе-моряков, был искренне рад такому наплыву клиентов, и, находясь в благом расположении, по доброте душевной посоветовал Людвигу, оставшемуся без крыши над головой, попытаться снять комнату у некой старой дамы, жившей в слишком большом для неё доме, и молодому человеку ничего не оставалось, кроме как воспользоваться этим советом – надо же было где-то жить, пока погода не установится. Так что, прихватив небольшой саквояж с самым необходимым и спрятавшись под зонтом, не слишком, впрочем, спасавшим от ветра и ливня, Людвиг отправился по названному адресу, надеясь, что упомянутая мадам смилостивится над несчастным мокрым гостем.

Дом мадам Флоранс – хозяйка оказалась француженкой до мозга костей, даже в свои шестьдесят пять сохранив некий дух, свойственный всем уроженцам этой державы, как будто с младенчества взращивающей своих детей с определёнными понятиями, в числе коих, несомненно, были интеллигентность и изысканность, - оказался подстать своей владелице. Сперва Людвиг вдоволь поохал, разглядывая величественное здание, построенное явно не меньше трёх сотен лет назад, но даже теперь, будучи явно запущенным, сохранившее определённый шарм, и уже после этого, постучав и проведя короткую беседу с экономкой, был препровождён к мадам Флоранс. Немолодая француженка была словно плоть от плоти дома, где жила: не утратив какую-то стать и горделивость осанки, она, не смотря на морщины и седину густых волос, держалась так, словно в любой момент была готова переодеться в выходное платье и отправиться на званый ужин или бал, буде таковые проводились бы в этом городишке.

Мадам Валери – так хозяйка просила её называть – с изысканной вежливостью выслушала рассказ Людвига о его беде, снисходительно покивала на упоминание о задержке с доставкой груза и сочувственно поцокала языком, когда он заговорил о переполненной сверх меры гостинице. Во время беседы молодого человека не оставляло ощущение, что женщина (называть её старой или хотя бы даже пожилой язык не поворачивался) не прерывает его лишь из понятий корректности, однако когда голос Людвига смолк, мадам Флоранс сообщила, что выделит ему спальню на втором этаже и попросит кухарку готовить на двух персон, заметив, что та будет только рада возможности побаловать ещё кого-то своей стряпнёй. После короткого чаепития Людвига проводили в отведённую ему комнату, оказавшуюся довольно просторной и уютной, хотя на вид несколько заброшенной, как и весь дом. Неожиданно для самого себя молодой человек почувствовал сильнейшую усталость и, с благодарностью отказавшись от ужина, тут же разделся и лёг в постель, моментально провалившись в сон, едва его голова коснулась подушки.

Проснулся Людвиг довольно рано, и сперва подумал было, что ждать у моря погоды придётся не так уж долго – небо над городом, насколько было видно из окна, перестало изливать на землю свои слёзы, и немного посветлело, хотя всё ещё не прояснилось и оставалось затянуто густой пеленой облаков. Однако все надежды бухгалтера были уничтожены за завтраком, когда хозяйка упомянула, что море продолжает штормить не меньше вчерашнего, а назавтра вновь ожидается дождь, да и вовсе погода может оставаться такой не меньше недели, а то и куда больше; мол, не впервые судно вынуждено пережидать непогоду в этом городке, и уже не раз случалось, что время ожидания растягивалось даже не на дни, а на недели, - такие уж тут места. С элегантностью благородной особы намазывая масло на золотистый обжаренный хлеб, мадам Флоранс рекомендовала Людвигу, пока снова не полил дождь, немного прогуляться по городу, осмотреться вокруг: если небо вновь затянет, придётся сидеть под крышей и носа на улицу не казать, а это, конечно же, невыразимо скучно для такого энергичного молодого человека. Людвиг в ответ промычал что-то неопределённое, а в завершение завтрака с разрешения хозяйки отправился исследовать её библиотеку, где нашёл для себя несколько любопытных книг – в том числе на родном языке, - в обществе которых и провёл остаток дня, прервавшись лишь на обед и ужин.

На следующее утро зарядил дождь. Казалось, небо решило за несколько дней избавиться от всей жидкости, что скопилась в нём за прошедшие много лет, а то и вовсе задалось целью посрамить библейский потоп. Из окон дома мадам Флоранс не было видно моря, но в один из послеобеденных часов третьего дня своего пребывания в этом городе, когда дождь немного поутих, Людвиг отправился на короткую прогулку к побережью, самолично убедившись в том, что водная стихия успокаиваться не желает и явно оказывает всяческую поддержку небу и дождю. Молодой человек стоял на некотором возвышении, глядя на тёмную бушующую воду сверху вниз, и с этой точки хорошо был заметен маяк на утёсе чуть в отдалении от городка – тот самый, которому весь экипаж злосчастного судна был обязан своими жизнями, а сам Людвиг – ещё и карьерой, ведь неизвестно что с ним сделал бы наниматель, узнав, что бухгалтер не просто ошибся в подсчёте единиц товара, но и вовсе его потерял. Почему-то мысль о том, что к тому времени Людвиг был бы давно погребён на дне морском и все возможные действия нанимателя ему были бы безразличны, ничуть не успокаивала, но лишь подливала масла в огонь.

Мрачные мысли прогнал снова начавшийся дождь, он же подгонял Людвига в спину, пока тот быстрым шагом, периодически сбиваясь на бег, добирался назад, во влажную темноту старого дома, ставшего ему временным пристанищем.

На сей раз дождь не прекращался ещё дольше. На исходе четвёртого дня Людвиг изнывал от скуки настолько, что готов был едва ли не самолично подражать африканским шаманам, которые пляшут вокруг костров, призывая или прогоняя ветер. Он прочёл о них в одной из книг из библиотеки мадам Флоранс, и почему-то был уверен, что если бы один из этих странных и по-своему страшных чернокожих людей оказался бы здесь и сейчас, даже его магические песни и пляски не смогли бы никак повлиять на погоду. Дождь, казалось, был везде. Он стучался в окна, за которыми водил бешеные хороводы по размокшим улицам, давно утонувшим в грязи, подтекал под входную дверь, как будто уговаривая пригласить на чай, таился в тенях и углах комнат и даже – во всяком случае, так виделось Людвигу в особенно мрачные минуты – прятался меж книжных страниц, то и дело норовя излиться серым бесцветным потоком, чтобы затопить дом не только снаружи, но и изнутри.

Когда утром пятого после затяжного дождя дня небо решило сделать перерыв и гнало теперь серые тяжёлые облака, не выжимая из них влагу, Людвиг покинул стены старого дома, едва успев проснуться, умыться и кое-как позавтракать. Чувствуя себя птицей, вырвавшейся из клетки на свободу и неожиданно обнаружившей, что её крылья вовсе не подрезаны, молодой человек, не обращая внимания на совершенно не успевшую подсохнуть грязь, отправился бродить по окрестностям, разминая ноги и радуясь любому проявлению природы, которое виделось ему более или менее сухим.

Спустя почти три часа блужданий Людвиг, позволивший ногам вести себя куда им вздумается, очутился невдалеке от утёса, на котором высился маяк. Только сейчас, оказавшись так близко к этому строению, молодой человек смог разглядеть, каким оно было старым и ветхим – странно, как ещё держалось, как могло служить домом своему смотрителю и путеводной нитью для заблудившихся кораблей. «Его самого спас бы кто», - подумал Людвиг, по узкой дорожке, ведущей вверх меж камней, поднимаясь к маяку, где его поджидал новый повод для удивления: дверь, которой следовало вести на лестницу маяка и в небольшую жилую каморку, где обычно ютился смотритель, оказалась заперта на тяжёлый навесной замок, проржавевший насквозь. Несколько досок, криво приколоченных к дверным косякам, явно давали понять, что через эту дверь никто не входил уже лет сто, не меньше. Удивлённый, Людвиг не поленился обойти вокруг маяка в поисках другого входа, но ничего не обнаружил. Маяк был пуст и не скрывал никаких следов человеческого присутствия. Но неделю назад молодой человек своими собственными глазами видел мерцающий огонёк во тьме бушующей стихии, ориентируясь на который, моряки смогли провести судно к земле, не потеряв ни груз, ни собственные жизни! Людвиг видел свет маяка, он был в этом уверен точно так же, как сейчас был убеждён в том, что маяк, рядом с которым он в этот момент стоял, не мог быть тем самым, что привёл их корабль к пристани. А между тем, других на берегу не было, как и более подходящих для строительства маяка мест, чем этот утёс.

Совершенно запутавшись в собственных мыслях, Людвиг отправился в обратный путь, постоянно оглядываясь на маяк, словно надеясь увидеть свет или заметить, как старый смотритель пробирается к своему одинокому дому через какой-то потайной проход, игнорируя намертво заколоченную полусгнившую дверь. Но ничего и никого, конечно, не увидел, вместо этого сбившись с дороги и потому спустившись на другую сторону от утёса, противоположную той, откуда пришёл. Взору молодого человека открылась небольшая бухта с пляжем, где мелкий светлый песок был усыпан галькой и принесёнными морем ракушками и водорослями. Бухта с двух сторон была защищена от ветра далеко уходящими в море скальными выступами, поэтому даже теперь, в пору шторма, волны, достигающие берега, не казались такими устрашающими, как всего сотней шагов левее или правее. Маленький островок тишины и покоя посреди бурной стихии, усыпавшей пляж своими дарами от края до края. Людвиг невольно улыбнулся, оглядевшись по сторонам и впервые за последнюю неделю почувствовав себя по-настоящему хорошо, легко и свободно, как будто оказался не на забытом богом пляже близ невзрачного городишки, а на своём месте – том самом, которое каждый человек ищет всю жизнь, так и не найдя порой.

Спохватившись и сообразив, что уже несколько минут стоит неподвижно, Людвиг спустился до конца дорожки, прошёлся по мягкому песку пляжа, старясь не наступать на ракушки и водоросли, словно они и впрямь были чужими драгоценными дарами, и потревожить их покой было бы оскорблением. Из песка кое-где поднимались более крупные камни, один из них почти по центру бухты был и вовсе большим; молодой человек направился именно к нему и, забыв о том, что всё вокруг насквозь пропитано влагой, уселся на камень лицом к морю, подтянув к груди одно колено и обняв его ладонями. Впереди простиралось бесконечное море, там, за пределами небольшой бухты, бушующее в полную силу, пугающее и давящее своей мощью, но здесь, под защитой скалистых утёсов с обеих сторон и за спиной, действительно было спокойно, мирно и даже как-то уютно, хотя Людвигу и самому собственные мысли и чувства в этот миг казались необъяснимыми.

- Зря вы сюда пришли, - голос разорвал живую тишину бухты, разбил в мелкое крошево, в невидимую водяную пыль, нарушив миг покоя и гармонии. Людвиг резко обернулся, едва не упав с камня и лишь в последний момент успев удержать равновесие, чтобы тут же вскочить на ноги и оказаться лицом к лицу с хозяйкой-француженкой, сейчас, вне стен своей дряхлеющей с годами крепости, кажущейся ещё более статной и стройной, но вместе с тем – по-настоящему старой, настолько, что виделось невероятным, будто эта женщина могла проделать немалый путь по скользкой каменной тропке мимо маяка. – Это не место для чужаков. Странно, что вы вообще нашли сюда дорогу…

- Мадам Флоранс… - женщина показалась Людвигу одновременно как будто растерянной и твёрдо убеждённой в чём-то, известном только лишь ей одной, молодой человек был слишком удивлён её неожиданным появлением здесь и так раздосадован нарушением собственного одиночества, что на несколько мгновений попросту потерял дар речи, будучи в силах лишь наблюдать за француженкой, которая сперва цепко вглядывалась в лицо Людвига не по-старчески яркими и внимательными глазами, а потом начала ходить из стороны в сторону, бросая взгляды то на своего временного постояльца, то на маяк, то на что-то в море.

- Позвольте, я расскажу вам одну историю, месье… герр Штоффе, - наконец остановившись, проговорила чуть хриплым голосом Валери Флоранс и, взяв удивлённого и всё ещё несколько растерянного бухгалтера под руку, увлекла за собой ближе к воде, остановилась на самой грани влажного после дождя песка и полностью мокрого, постоянно омываемого то и дело накатывающими высокими волнами. Казалось, мадам ничуть не беспокоит возможность промочить ноги и подол старомодного изысканного платья, как и не пугает бушующая стихия, пусть и более спокойная в тихой бухте, но всё же внушающая почтение. – Взгляните вон туда, герр Штоффе, взгляните.

Женщина подняла свободную руку и указала на один из крупных камней, которые тут и там поднимались из волн чёрными громадами, малыми подобиями окружающих бухту скал, словно брошенные родителем беспризорные дети, не желающие покидать единственное мало-мальски знакомое им место. Повинуясь пристальному взгляду мадам Флоранс, Людвиг внимательнее присмотрелся к указанному ею камню – и через мгновение ахнул. Среди неспокойных волн из тьмы морской и сверкающей пены выступала женская фигура, изваянная в камне не то безумным скульптором, не то самой стихией: юная прекрасная дева сидела на камне, опустив в воду длинные волосы и стройные ноги с узкими ступнями; одной изящной ладонью она придерживала подол тонкого платья чуть выше колен, как будто боялась замочить – какая, право, бесполезная затея посреди волн! – а другой отводила непослушную прядь волос, по воле ветра то и дело норовящую упасть на глаза. И столько жизни было в камне, столько дыхания, плоти и крови, что Людвигу показалось на какой-то миг, будто он слышит тихое сердцебиение, и стоит лишь ступить в волны, преодолеть несколько метров и коснуться тонкой руки девушки, как ощутишь тепло и мягкость её нежной кожи. Но вновь голос Валери нарушил волшебство мгновения, иллюзия растаяла – и молодой человек сморгнул солёную водяную морось, из-за которой (ведь не по какой-то иной причине!) увидел живое тело в мёртвом камне необычной формы. И всё же волнение его было таково, что Людвиг не сразу осознал слова француженки, а когда вслушался, не мог уже отвести взгляда от её пристальных глаз, устремлённых на тёмный камень, от лица, иссеченного тонкой паутиной морщин, от потрескавшихся губ, с которых слетали слова, в которые и хотелось, и боязно было поверить.

- …мы с моим супругом впервые увидели этот камень через три месяца после смерти нашего первенца. Хотя была ли то смерть… Луи так и не нашли – ни живого, ни мёртвого, - но легко ли отыскать шестилетнего мальчишку, знающего окрестности лучше, чем свои пять пальцев? Мы не смирились, но как-то свыклись с мыслью, что его уже нет и больше никогда не будет. А потом нашли этот камень в море, и увидели нашего сына. Он сидел вполоборота к нам, глядел на маяк одновременно детским и очень зрелым взглядом и улыбался так счастливо, как никогда до сих пор, - уголки тонких губ мадам Флоранс чуть скользнули вверх, рисуя некое подобие улыбки, а Людвиг невольно скосил глаза на камень в море, изо всех сил пытаясь рассмотреть в изваянии фигуру мальчишки. Без толку. Длинноволосая девушка чуть печально глядела на молодого бухгалтера из тёмного камня, придерживая ладошкой волосы. Всё ещё она. А француженка продолжала свой рассказ, ни на что не отвлекаясь. – Этот маяк всегда был странным местом. Заколотили его ещё лет полтораста назад, когда прежний смотритель умер от старости, а тело его не то съели крысы, не то поглотило море. Но с тех пор никто не мог поселиться там, чтобы держать маяк в должном состоянии – чужака преследовали кошмары и болезни, но стоило ему покинуть маяк, как всё приходило в норму. На какое-то время маяк оставили в покое, и в ближайшую же штормовую ночь с удивлением обнаружили, что наверху горит свет. Словно старый смотритель вернулся, зажёг масло и продолжает указывать путь заблудившимся кораблям. Но когда поутру кто-то попытался войти в постройку, маяк – или смотритель? - его не пустил, обрушив какую-то балку. Тогда-то его и заколотили, навесив замок. Махнули рукой, решив оставить всё на волю Божью. С того дня – а было это сто пятьдесят или около того лет тому – никто туда не входил, но по ночам исправно появлялся свет, мерцал во тьме и подсказывал безопасный путь кораблям. Говорят, в то же время кто-то из местных, будучи в изрядном подпитии и случайно заблудившись близ моря и скал, увидел на пустом пляже старого смотрителя, попытался окликнуть, но тот стоял по пояс в воде и не оборачивался, а когда пьянчуга попытался подойти ближе, увидел, что то вовсе не человек был, а камень странной формы. Этот камень.

Мадам Флоранс бросила на Людвига пристальный взгляд, как будто проверяя, внимательно ли слушает молодой человек, всё ли понимает, верные ли делает выводы. О чём-то логически думать ему было необычайно трудно, как и воспринимать рассказ француженки чем-то большим, нежели просто легенда. Не зная пока, как связать воедино события полуторастолетней давности и семейную трагедию Валери, он просто слушал, всем своим видом демонстрируя, что рассказ вызывает в нём немалый отклик. Как будто удостоверившись в этом, женщина едва заметно кивнула своим мыслям и продолжила:

- Спустя лет десять без вести пропал сын старого смотрителя, а потом через каждые несколько десятков лет исчезали люди, и каждый новый пропавший был как-то связан с предыдущим. Родственником был, супругом или близким другом… Не чужим кем-то, совсем не чужим. Про камень этот никто не упоминал и не слышал, все забыли историю старого пьяницы, пока мы с мужем не нашли нашего сына в виде изваяния. Вот прямо перед вами, герр Штоффе мы и видели нашего мальчика. Не поняли, правда, как он был связан с другими пропавшими: какие близкие знакомства могут быть у шестилетнего ребёнка? Мы решили больше никогда не возвращаться к этому камню, слишком больно было нам обоим. Через год родилась Сесиль, - Валери улыбнулась так, как могут улыбаться только матери, говоря о любимых дочерях, в которых находят одновременно и продолжение себя, и новую жизнь. – Последний раз Сесиль видела отца на свой десятый день рождения, после которого он покинул наш дом и ушёл к Луи. В ту ночь была буря, герр Штоффе, примерно такая же сильная, как и в ваше прибытие. У нас здесь часто бывают бури. Спустя недели две, когда стало ясно, что муж мой не вернётся, я отправилась к маяку и долго бродила вокруг, плача и спрашивая Господа, за что он отнял у меня сразу двух любимых мужчин. Но это вам знать не обязательно, скажу лишь, что когда я спустилась на этот самый пляж, спустя годы после принятого решения не возвращаться, захотев последний разок взглянуть на своего сына, изваянного в камне, вместо него увидела супруга. Он так же чуть сутулился и держал левое плечо немногим выше правого, как я помнила, его лицо было исполнено покоя и уверенности, и казалось, что этот не то камень, не то изваяние способен одним своим существованием защитить и меня, и нашу дочь, и весь этот город, каждый житель которого мог увидеть ночью путеводный свет маяка.

Мадам Флоранс выпустила моё предплечье, за которое до сих пор придерживалась, не опираясь, однако, и повернулась к маяку. День постепенно клонился к своему итогу, с моря наползал туман, грозя к ночи превратить окружающие земли в непроглядный лабиринт, в котором и впрямь единственным спасением может служить лишь маяк. А он казался всё таким же старым и ветхим, чуть держащимся даже не на святом духе, а как будто на плечах этих неведомых мне призраков, когда-то исчезнувших из жизней любимых и близких, чтобы остаться в памяти лишь в качестве героев странной легенды.

- Я всячески старалась уберечь свою дочь от этой истории, но всё было без толку: люди говорили о том, что смотрителями старого маяка становятся пропавшие без вести жители города, отдавшие себя в жертву ради того, чтобы спасать другие жизни, люди называли имена пропавших, и в их числе – моих сына и мужа, и Сесиль с детства знала эту историю лучше, чем кто бы то ни было. И она так скучала без отца, так по нему тосковала… - мадам Флоранс замолчала, несколько раз глубоко вздохнув, и Людвиг понял, что женщина едва сдерживает себя, чтобы не то заплакать, не то замолчать и прервать рассказ. Отчего-то молодому человеку, который ни на грош не верил всему услышанному, всё же хотелось узнать окончание истории, а потому он молча смотрел на мадам Валери, ожидая, пока она соберётся с силами. – Сколько вам лет, герр Штоффе? Двадцать шесть? Моей Сесиль было и того меньше, всего двадцать, когда она оставила меня, как до неё оставили сын и супруг. Однажды она ушла в дождь и больше не вернулась, а через несколько дней я увидела этот камень уже таким, каков он сейчас. Ни фигуры Луи, ни мужа. Сесиль. Теперь и вы можете видеть её такой, какой она была двадцать лет назад – моя дочь, изваянная морем в камне, не изменилась за прошедшие годы ни единой чертой своего лица.
Мадам Флоранс протянула руку и по воздуху обрисовала контур каменной фигуры, потом её рука дрогнула, словно ощутив в один миг кардинальное различие такого жеста – и настоящего прикосновения, невозможного сейчас из-за всё ещё довольно высоких волн, то и дело накрывавших хрупкую фигуру девушки до груди. Ещё более нелепой из-за этого выглядела попытка каменной девы удержать ткань платья над коленями - нелепой, но вместе с тем невыразимо трогательной и изящной. Людвиг переводил взгляд с девушки на мадам Валери, не то пытаясь разглядеть схожие черты, не то надеясь увидеть момент истины, когда женщина вдруг рассмеётся, сказав, что всё выдумала, или хотя бы просто выдаст себя. Но француженка не менялась в лице, всё так же пристально взглядываясь в каменное изваяние и грустно улыбаясь самыми уголками губ.

- Местные поговаривают, что странные исчезновения – этакая дань маяку, кровавая жертва на благо всех живых. Что ушедшие меняют свою человеческую жизнь на вечную каменную, дабы присматривать за маяком, зажигать по ночам масло в светильнике и заботиться о том, чтобы всё шло так, как должно. Но мне всегда казалось, что дело обстоит совсем иначе. Знаете, герр Штоффе, я провела у маяка не одну ночь, пытаясь выследить, как камень превращается в человеческую плоть, но этого так ни разу и не произошло, - женщина приглушённо хмыкнула, как будто насмехаясь над самой собой. – А между тем, когда темнело, там, наверху, появлялся свет. Маяк как будто жил своей жизнью. Иногда мне кажется, что все они, некогда ушедшие, и моя Сесиль тоже, на самом деле никуда не исчезли, но каждый в свой черёд становились хранителями маяка, города и всех нас. Что они вовсе не камни, а такие же по-прежнему живые люди, вот только время для них течёт иначе, чем для всех остальных, намного медленнее. Ведь следить за маяком – не такое простое занятие, а сколько того века простому смертному отведено? Никак не обойтись без изменения хода часов, минут и секунд. Вот только в замершем своём времени они всегда одни. Сперва какие-то незнакомцы. Потом мой сын. За ним супруг. И Сесиль. В бессмертии и безвременьи своём такие одинокие…

Женщина замолчала, и на сей раз молчание это не было предвещающим продолжение истории. Мадам Флоранс безмолвно смотрела на своего молодого спутника, тая в глазах какое-то ожидание и как будто бы желание прочесть в чертах напряжённого лица что-то определённое, способное дать ей ответ на так и не заданный вопрос. Людвиг, не решившись заговорить первым, отвёл глаза от лица мадам Валери и снова взглянул на каменную фигуру. Девушка как будто погрустнела за последние несколько минут, пока её якобы мать рассказывала свою историю. Округлые плечики едва заметно поникли, губы улыбались совсем печально, а в уголках глаз скопились прозрачные капли – солёные, не иначе, подумалось молодому человеку. Вся история мадам Валери показалась ему полубезумной фантазией, порождением убитой горем души отчаявшейся женщины, которая пыталась хотя бы в такой странной форме оживить для себя умершую дочь. Разум Людвига был в этом убеждён, но молодое горячее сердце отчего-то билось быстрее, стоило лишь глазам скользнуть по каменной фигуре, а то, что в этой бухте ему спокойно и легко, Людвиг понял ещё до появления мадам Флоранс.

Он так пристально всматривался в каменное лицо, что, казалось, мог разглядеть даже длинные ресницы девушки, маленькую родинку на щеке и тонкую царапину на лодыжке – должно быть, порезалась об острый камень, когда спешила к маяку. Ещё мгновение – и Людвигу пригрезилось, что красивой формы губки дрогнули, улыбнулись и произнесли его имя, поманили, позвали к себе. Он моргнул и резко отвернулся, хмуро уставившись на свою спутницу. Долго смотрел, не отводя глаз и старательно не глядя в море, пока не произнёс, наконец, чуть сбиваясь от волнения:

- Искренне соболезную вашей утрате близких, фрау, однако эта история не более чем фантазия, смешанная со старой легендой. Я не могу верить в это. Простите, - чуть поклонился и быстрым шагом, насколько позволял мягкий песок, направился к дорожке, узкой кривой уводящей мимо маяка к более широкой дороге, которая уже стелилась к городу. Удалясь от спокойной бухты, каменной фигуры в волнах и француженки, в какой-то момент показавшейся ему ужасающе старой, Людвиг ни разу не обернулся. Но если бы кто-то в этот момент спросил у молодого человека, почему тот не бросил ни одного взгляда назад, тот не смог бы ответить ничего мало-мальски вразумительного. Быть может, просто боялся. Но именно поэтому он не увидел, как за его спиной Валери Флоранс, глубоко вздохнув, обняла себя за плечи, и, дрожа не то от холода, не то от пережитых волнений, бормотала морю, камням, песку, небу, буре, маяку и наползающему туману: «Слава Богу… Слава Богу…».

Мадам Флоранс вернулась домой через полтора часа после прихода Людвига. Молодой человек к тому времени успел без аппетита поужинать, отогреться после прогулки по промозглой погоде, переодеться в сухое и чистое бельё и устроиться в своей комнате с чашкой чаю и книгой из библиотеки хозяйки. Но читать не выходило, строки разбегались во все стороны, буквы танцевали безумные танцы, выстраиваясь то в форму старого маяка, то в некое подобие каменного изваяния, увиденного в тайной бухте. Приложив ладонь к пылающему лбу, Людвиг диагностировал у себя жар и, помолившись Господу о скором успокоении моря для продолжения пути, отправился спать, надеясь во сне не вернуться к событиям минувшего дня.

Ночью вновь лил дождь, прибив так и не сгустившийся туман к земле. Но зато понемногу начало успокаиваться море. Капитан судна, сопровождающим которого был Людвиг, ранним утром, едва рассвело, выйдя под ливнем к морю, убедился, что буйство стихии постепенно сходит на нет, и к вечеру должно позволить сняться с якоря. Забытый всеми богами дождливый городишко опостылел и капитану, и всей его команде, поэтому новость о скором прощании с этим малоприятным для моряков местечком порадовала каждого. В дом мадам Флоранс был отправлен посыльный с запиской на имя герра Людвига Штоффе, бухгалтера, сопроваждающего груз некого влиятельного австрийского господина. Когда мальчишка-посыльный с разрешения хозяйки прошёл в дом – послание велели вручить лично в руки и никак иначе! – и постучал в дверь комнаты, отведённой гостю, ответом была лишь тишина. Ни более громкий стук, ни крики не побудили герра Штоффе отпереть дверь, а когда экономка отыскала запасной ключ, оказалось, что отпирать было некому: спальня была пуста, постель смята, а вещи в идеальном порядке разложены на столе. Не хватало только верхней одежды и обуви, в которых герр Штоффе обычно выходил на прогулку.

Мадам Валери, как заметили и посыльный паренёк, и экономка, заметно побледнела и, наспех накинув на плечи шаль, покинула свой дом, направившись в сторону маяка. Минувшей ночью он светил особенно ярко, не только указуя путь, но словно сообщая о скором успокоении моря и обещая несколько дней хорошей погоды. Дорогу к утёсу женщина знала настолько хорошо, что могла бы пройти с закрытыми глазами, и сейчас она почти бежала, придерживая подол платья, проклиная собственное слабое старое сердце, бешено колотящееся в груди, и непрестанно молясь Господу, чтобы её подозрения не оправдались.

Дорога заняла на удивление мало времени – узкая кривая как будто сама собой стелилась под ноги, расчищая путь от мелких камешков и помогая мадам Флоранс добраться до бухты. Мимо маяка она почти пролетела, ворвавшись в бухту уже совершенно обессилевшей, со сбившимся дыханием и дрожащими от перенапряженя ногами. Женщине едва хватило сил, чтобы пройти от дороги ближе к воде – туда, откуда уже можно было рассмотреть тёмный камень, поднимающийся из волн.

Ноги Валери подкосились, и она осела на песок, прижав дрожащие пальцы к губам, чтобы сдержать рвущийся наружу вскрик. По морщинистым щекам женщины текли слёзы, такие же солёные, как море, соскальзывали с подобродка и падали во влажный песок, который тут же впитывал их – этим умением он владел в совершенстве.

Почти успокоившееся море плавно катило пенистые волны к берегу и тут же принимало назад в свою бездонную утробу. Сквозь серо-белые облака то и дело проглядывали пока ещё робкие солнечные лучи. Рак-отшельник шустро перебирал клешнями, от камня к камню пробираясь в сторону воды. Старая женщина сидела на песке, смотрела в море, смеялась и плакала. А из волн на неё глядела Сесиль, улыбаясь светло и радостно, одной рукой придерживая непослушную прядку, а другой, выпустив подол платья, сжимая руку обнимающего её молодого мужчины – немного нелепого, но искренне влюблённого.

…Валери Флоранс умерла во сне в возрасте восьмидесяти четырёх лет, до последнего дня оставаясь в трезвом уме, твёрдой памяти и здоровом теле, болевшем лишь старостью и любовью к прогулкам по линии прибоя. Спустя пятьдесят лет после смерти хозяйки дом был отреставрирован городской управой и превращён в гостиницу. В те же годы собирались перестроить и старый маяк, но какая-то бумажка не была подписана, какие-то деньги ушли в случайный карман, и о маяке забыли. Он стоял на своём утёсе ещё много лет, удивляя случайных моряков и редких приезжих туристов – прогнивший, ветхий, дряхлый, но незыблемый, как сама земля. Стоял, когда портовый городишко начал разрастаться, обзаведясь новым портом, куда причаливали судна из самых разных стран. Стоял, когда корабли практически перестали нуждаться в свете маяка, ориентируясь по сверхточным приборам. Стоял, когда из памяти людей окончательно стёрлись имена мадам Флоранс и её незадачливого постояльца, чей наниматель в своё время был арестован за контрабанду. Стоял, когда в окнах городских домов начали гореть огни куда ярче того света, что мог подарить сам маяк.

Маяк и сейчас стоит на утёсе в небольшом европейском городке, давно ставшем маленьким пятнышком на карте, не слишком интересным даже для вездесущих туристов. Такой же старый, ветхий, но до сих пор внушающий почтение и убеждённость в том, что останется на месте ещё много лет. И пока стоит старый маяк, ночами указуя светом путь во тьме, маленький городок ограждён от всевозможных напастей, защищён хранителями маяка, которые год за годом приглядывают и за маяком, и за всеми людьми.

С той самой поры, когда старая мадам Флоранс смеялась и плакала в маленькой бухте близ маяка, никто из жителей города и случайных гостей не пропал без вести и не погиб в море. Нынче маяку не нужны жертвы, одинокий хранитель не зовёт родных и близких разделить с ним его вечность. С тех пор их двое, и две фигуры, слитые воедино в камне и омытые влажной солью волн, неразлучные и бессмертные, как и много лет назад, вместе наблюдают за течением лет из своего безвременья.

@темы: Prose, Сказки?

Comments

[Llah]

Спасибо. Замечательная сказка история.

[Lazar N. Cane]

Рад, что понравилось. Спасибо.

мне очень понравилось.
благодарю.

[Lazar N. Cane]

*улыбнулся*

[Forever_Young!]

Вы талантишче!!

[Lazar N. Cane]

Forever_Young!, хотелось бы верить.
Спасибо.