То, что не забудется...

понедельник, 09 августа 2004

19:24

Lazar N. Cane

Мой способ шутить – говорить правду. Нет на свете ничего смешнее. ©Б.Шоу

В тенистом сквере, таком густом и тихом, что он больше походил на лес, кто-то много лет назад поставил беседку. Небольшая круглая постройка сперва была прикрыта тонкими стенами со всех сторон, кроме одной, где надлежало входить и выходить. Когда я, тогда едва успевший отсчитать пятый с половиной год жизни, впервые увидел эту беседку, кто-то уже прорезал в ней низкие широкие окна, в которые по весне стучались налитые цветом ветви сирени и цветущей яблони, а к концу августа уже вовсю колотили большие сладкие кругляши спелых фруктов.

Почти каждый раз, приходя в старую беседку, я встречал там пожилую женщину, которая едва ли была намного младше самой постройки, если и вовсе не старше. Её звали Аглая, она сама просила так называть её, без добавления "тёти" или "бабушки", без отчества. И даже на "ты", к чему мне было сперва довольно-таки трудно привыкнуть.

Аглая для своих лет выглядела просто замечательно - стройная, без старческой сухости, ухоженная, аккуратная, по-своему красивая, всегда бодрая и в хорошем настроении, одетая хоть и не по последнему писку моды, а скорее по моде тридцатилетней давности, но со вкусом. Она всегда сидела слева от входа в беседку, положив одну руку на спинку скамейки, а другой придерживая большую кожаную сумку, из которой потом извлекался термос, кулёк с карамельками и небольшая пластмассовая чашка. Когда я с ней познакомился, Аглая напоила меня ароматным шиповниковым чаем из большой тёмно-зелёной крышки, которой завинчивался термос, да и потом ни она, ни я не приносили вторую чашку; стало какой-то традицией, что я пил чай именно из крышки.

Аглая рассказывала истории. Нет, даже Истории. О себе, о людях, о жизни, об этом сквере и старой беседке. Оказалось, что она на самом деле вдова какого-то русского поэта, который давно умер, оставив её одну, после чего женщина вернулась на землю своей матери, где и осталась жить. Узнал, что ещё её мать юной девушкой прибегала в эту беседку на свидания с женихом, а ведь старая постройка до сих пор выглядела словно совсем недавно починенной, хотя Аглая уверяла меня, что после прорезки окон к ней никто не притрагивался. Аглая рассказывала о Петербурге, где провела первую половину своей жизни вместе с мужем, о том, как выглядели многие города пятьдесят лет назад и как они изменились. Она рассказывала о множестве интересных людей, с которыми или с детьми которых ей доводилось общаться; среди них встречались имена, увиденные мною позже в учебниках по русской литературе. Она рассказывала обо всём на свете, но никогда не упоминала про войну, про социалистический режим, про сталинские репрессии и свой возраст. Именно поэтому я был так удивлён, когда однажды, придя в беседку, узнал от своей знакомой, что сегодня мы с ней празднуем её день рождения. Тогда Аглае, которая всегда казалась мне от силы пятидесятилетней женщиной, да и то выглядящей даже моложе, исполнилось восемьдесят пять.

У неё были потрясающе красивые руки: тонкие аристократические пальцы, ладони, даже в таком возрасте почти совсем не исчерченные мелкими лабиринтами вен, узкие запястья. И при этом было видно, что этим тонким музыкальным рукам приходилось и работать, и тяжести тягать. У Аглаи были великолепные глаза: глубокие, тёмные, невероятно добрые и очень умные. И ещё - всегда немного печальные. Той печалью, которая может быть только в глазах у женщин и только тех женщин, кому довелось многое пережить.

Я не мог тогда понять, как к ней отношусь. Ни на милую бабулю, ни на отстранённую тётушку, ни на случайную знакомую она не была похожа. Не получалось считать её и наставницей или советчицей - слишком уж на равных она общалась с пятилетним ребёнком, всегда внимательно выслушивая мои мысли и соображения по поводу очередной рассказанной ею истории. Наверное, сейчас уже приходит осознание, что Аглая тогда была моим другом. Как ни странно это звучит относительно ребёнка, которому ещё и шести не было, и восьмидесятипятилетней женщины, но это именно так.

...Что этот сквер однажды срубят, а беседку снесут, я знал всегда. Нечего делать такому количеству деревьев и старой постройке сравнительно недалеко от центра города. Просто однажды, придя вечером по знакомой тропинке, я увидел, что беседки уже нет, а вместо неё лежит кучка досок, окружённая со всех сторон пеньками от срубленных деревьев. На земле валялись несколько ещё недоспелых яблок с исчезнувшей яблони.

Больше я Аглаю не видел. Приходил на то место почти два месяца, крутился вокруг, сидя на пеньке, пока не началась застройка этого района, его не обнесли забором, а усталый нетрезвый прораб начал злобно ругаться, когда видел меня, снова и снова приходящего к месту, где стояла беседка.

Однажды я рассказал своей двоюродной бабушке (она лет на пятнадцать моложе Аглаи и раньше жила в том районе, где я гулял и откуда мы переехали в центр) об этой необычной женщине, описал, как она выглядит и с огорчением поведал о том, что она так и не успела дорассказать мне одну историю. Бабушка взглянула на меня огромными удивлёнными глазами и перекрестилась. Она знала женщину, подходящую под это описание и с таким именем, уехавшую в начале века в Россию и вернувшуюся в Минск. Вот только по её словам, лет двадцать назад бабушка была на похоронах Аглаи. Через несколько месяцев она мне даже показала место, где Аглаю похоронили. С фотографии на меня смотрели знакомые глубокие глаза с каплями печали в глубине зрачков. Странно только, что потом я так и не смог снова найти это место, словно могила просто исчезла.

Теперь в том районе построены дома и живут люди, которые даже не догадываются, что на этом месте раньше зеленел сквер и стояла старая беседка, в которой почти каждый день мне встречалась удивительная женщина, ставшая моим первым и единственным пока другом.

А я до сих пор помню её улыбающиеся тонкие губы, глубокие понимающие глаза, запах шиповникового чая в термосе, вкус карамели и начало истории, которую Аглая так и не успела мне дорассказать.

Может, когда-нибудь потом?

@темы: Воспоминания