Мой способ шутить – говорить правду. Нет на свете ничего смешнее. ©Б.Шоу
В одном подъезде со мной живёт немолодой уже мужчина из тех, кого принято лишний раз не называть, а, упоминая, отделываться какими-то общими фразами и словами: «нездоровый», «не от мира сего», «слегка не в себе». Иные сказали бы, что он умалишённый или попросту псих, но, как мне кажется, были бы неправы. Не совсем.
На самом деле печальная судьба у человека. Он в молодости был очень умён, рано включился в научные круги страны, занимаясь какими-то точными науками (я, признаться, в курсе постольку-поскольку), очень неплохо зарабатывал, обеспечивая и себя, и пожилых родителей, разъезжал тогда ещё на чёрной блестящей волге. А лет пятнадцать или чуть больше назад угодил в аварию, едва выжил, после чего вернулся уже вот таким. В психиатрическую лечебницу его не отправили – человек остался тихим, мирным, никого не трогал и заговаривал только с соседями, но и к ним не слишком приставал, не пытался задержать, если те быстро прощались и уходили. Сидел себе на скамеечке у парадной, курил дешёвые сигареты – «Астру» или «Приму» - и бормотал что-то под нос. Хотя если кого-то из соседей видел или те тоже присаживались на скамейку, он всегда старался заговорить, рассказать что-то. Никто, конечно, его никогда не слушал, давая отмашку на болезнь разума, разве что поддакивали, кивали, улыбались и через какое-то время уходили. Молодые ребята порой угощали его сигареткой, но никто никогда не обижал и не издевался: псих и псих, но свой же!
Признаться, я и сам никогда не прислушивался к тому, что он бормочет, хотя и не отмахивался никогда. Здоровался, улыбался, коротко отвечал, что день прошёл хорошо, в школе никаких проблем, дедушки-бабушки здоровы, а сколько стоит молоко, не знаю. Благодарил, если, возвращаясь из магазина, шёл с двумя сумками, а он открывал входную дверь. Разводил руками – «Не курю!» - на просьбу дать огоньку. Вопросы об успехах в школе плавно перетекли к лицею, потом к институту и работе.
Как-то раз лет пять назад я отчего-то засиделся на скамейке рядом с ним, а он вдруг прервал бормотание себе под нос и напрямую обратился ко мне, заговорив о чём-то, что сперва показалось мне сущей околесицей, но потом начало обретать какие-то разумные черты. Во всяком случае, вполне логичные. За пеленой страхов из-за того, что за нами постоянно следят некие правительственные органы, что в штрих-кодах на пачках сигарет заключены сверхсекретные шифры и коды, а во всех «мозгах» компьютеров страны вшиты чипы и микросхемы, позволяющие «им» следить за каждым смертным; за всем этим многообразием странных речей, больше всего смахивающих на болезненную паранойю, было что-то неуловимое, но привлекающее внимание, если вдуматься. Только никак не удавалось понять, что.
Сейчас уже не узнать, есть ли в речах этого человека хоть доля истины или всё это плод его больного воображения, но после того случая невольно задумался: а вдруг он и впрямь имел некое отношение к определённым правительственным структурам? Вдруг хотя бы сотая часть его рассказов – правда? Вдруг пятнадцать лет назад этот человек знал нечто такое, что могло стоить ему пусть не жизни, но разума? Или на самом деле он вовсе не болен, но лишь притворяется таковым, чтобы обезопасить себя и пожилых родителей, но, не в силах молчать, таким вот странным образом пытается донести до случайных людей свои знания? Больше всего похоже на сюжет для политического детектива в мягкой обложке, не правда ли? Может, так и есть. Скорее всего. Но с тех пор я всё чаще остаюсь на скамеечке возле своего соседа (имени которого, к стыду своему, не помню), чтобы послушать его рассказы, даже если они – всего лишь плод больного воображения.
Потому что остаётся маленькая, незначительная, никчёмная, крошечная, почти невидимая вероятность «а вдруг», которая почему-то кажется очень важной.
К тому же его невероятно интересно слушать.
На самом деле печальная судьба у человека. Он в молодости был очень умён, рано включился в научные круги страны, занимаясь какими-то точными науками (я, признаться, в курсе постольку-поскольку), очень неплохо зарабатывал, обеспечивая и себя, и пожилых родителей, разъезжал тогда ещё на чёрной блестящей волге. А лет пятнадцать или чуть больше назад угодил в аварию, едва выжил, после чего вернулся уже вот таким. В психиатрическую лечебницу его не отправили – человек остался тихим, мирным, никого не трогал и заговаривал только с соседями, но и к ним не слишком приставал, не пытался задержать, если те быстро прощались и уходили. Сидел себе на скамеечке у парадной, курил дешёвые сигареты – «Астру» или «Приму» - и бормотал что-то под нос. Хотя если кого-то из соседей видел или те тоже присаживались на скамейку, он всегда старался заговорить, рассказать что-то. Никто, конечно, его никогда не слушал, давая отмашку на болезнь разума, разве что поддакивали, кивали, улыбались и через какое-то время уходили. Молодые ребята порой угощали его сигареткой, но никто никогда не обижал и не издевался: псих и псих, но свой же!
Признаться, я и сам никогда не прислушивался к тому, что он бормочет, хотя и не отмахивался никогда. Здоровался, улыбался, коротко отвечал, что день прошёл хорошо, в школе никаких проблем, дедушки-бабушки здоровы, а сколько стоит молоко, не знаю. Благодарил, если, возвращаясь из магазина, шёл с двумя сумками, а он открывал входную дверь. Разводил руками – «Не курю!» - на просьбу дать огоньку. Вопросы об успехах в школе плавно перетекли к лицею, потом к институту и работе.
Как-то раз лет пять назад я отчего-то засиделся на скамейке рядом с ним, а он вдруг прервал бормотание себе под нос и напрямую обратился ко мне, заговорив о чём-то, что сперва показалось мне сущей околесицей, но потом начало обретать какие-то разумные черты. Во всяком случае, вполне логичные. За пеленой страхов из-за того, что за нами постоянно следят некие правительственные органы, что в штрих-кодах на пачках сигарет заключены сверхсекретные шифры и коды, а во всех «мозгах» компьютеров страны вшиты чипы и микросхемы, позволяющие «им» следить за каждым смертным; за всем этим многообразием странных речей, больше всего смахивающих на болезненную паранойю, было что-то неуловимое, но привлекающее внимание, если вдуматься. Только никак не удавалось понять, что.
Сейчас уже не узнать, есть ли в речах этого человека хоть доля истины или всё это плод его больного воображения, но после того случая невольно задумался: а вдруг он и впрямь имел некое отношение к определённым правительственным структурам? Вдруг хотя бы сотая часть его рассказов – правда? Вдруг пятнадцать лет назад этот человек знал нечто такое, что могло стоить ему пусть не жизни, но разума? Или на самом деле он вовсе не болен, но лишь притворяется таковым, чтобы обезопасить себя и пожилых родителей, но, не в силах молчать, таким вот странным образом пытается донести до случайных людей свои знания? Больше всего похоже на сюжет для политического детектива в мягкой обложке, не правда ли? Может, так и есть. Скорее всего. Но с тех пор я всё чаще остаюсь на скамеечке возле своего соседа (имени которого, к стыду своему, не помню), чтобы послушать его рассказы, даже если они – всего лишь плод больного воображения.
Потому что остаётся маленькая, незначительная, никчёмная, крошечная, почти невидимая вероятность «а вдруг», которая почему-то кажется очень важной.
К тому же его невероятно интересно слушать.
Думаю, это тот самый случай, когда встав с лавочки можно самому себе сказать:
«А вот сейчас у меня была встреча с уникальным человеком»
Если пафосно, то -"сколько кругом маленьких трагедий".
А если буднично - гм, ну хоть кто-то к нему прислушался.
Tate, он на самом деле хороший. Люди с нарушенной психикой самые разные бывают, некоторых и опасаться стоит, но это какой-то совсем уж "свой".
Imve, должно быть, вы невнимательно прочли. Я в самом посте напрямую дал понять, что у этого человека есть чёткий диагноз, определяющий его как психически ненормального. Хотя, конечно, какое именно из отклонений у него, я не знаю, ибо не имею должных познаний. Так что ваши слова ничего нового не открывают. Я это отлично знаю.
Бред-то бред. Но его брёд логичен и чётко структурирован. И поэтому интересен.
и да, можно, пожалуйста, на "ты", а то, если ко мне на "вы" обращаются, я себя сразу же неуютно чувствую отчего-то...
Он ведь наверно ни кому не рассказывал что с ним было до аварии? Так ведь???
Llah, стоит на полке в зале, кто-то из семьи читал, а я нет.
-=@*РыЖий аНГел*@=-, он и сейчас не говорит. Но тогда, судя по слвоам его родителей, в каком-то НИИ работал. Хотя сомневаюсь, что в те годы учёные так хорошо зарабатывали.
У меня дядя в армии служил на какой то закрытой зоне, там по ихнему согласию, на них опаты проводили(я точно незнаю, мне папа рассказывал), вернулся с армии, пару месяцев был вроди ничего, а потом ему одну сторону мозга паралезовало, и соответственно конечности одной стороны тоже. Вот он тоже немного больным на голову был. На всех родственников брасался, кроме моего папы(его младшего брата) и меня с сестрами. И тоже рассказывал что-то странное, про какие то опыты над людьми, о правительстве, но я особо не вслушивалась, маленькая была для такого, а потом он умер и только тогда я начила задумываться над его словами
У кого-то, например, привычка ко всем на "Вы", а мне для комфорта собственной души нужно, чтобы ко мне на "ты" обращались. Как-то так.