Мой способ шутить – говорить правду. Нет на свете ничего смешнее. ©Б.Шоу
Могут ли глаза походить не на тёмные омуты, полные тайн, не на светлые небеса, сияющие жизнью, не на мутные туманы, уносящие в бесконечность, не на мерцающие звёзды, подмигивающие редким счастливцам, не на десятки других эпитетов и метафор, коими люди награждали их за многие века своего существования; могут ли глаза походить на свободу? Могут: я вижу перед собой такие. Выразительных, красивых и зовущих глаз много, но глаз, в глубине которых пышет свобода, как неугасимое пламя, - таких я больше ни у кого не встречал. Почти каждый день они смотрят на меня сверху вниз, хотя, казалось бы, находятся на той же высоте, что и мои глаза. Сверху вниз, пронизывая насквозь, заставляя исчезнуть все мысли, кроме одной: «Он прекрасен!»
Он прекрасен. Нет, он великолепен, божественен той неземной красотой, о какой слагали стихи и песни, рассказывали легенды и сказки, передаваемые из уст в уста, какую так сложно встретить в этом поистине уродливом мире.
Он прекрасен. Каждый жест его подобен движению в страстном танце, каждая улыбка его одаривает райским блаженством, каждое слово, слетающее с уст его, само по себе – поэзия.
Он прекрасен. В нём нет ни единого изъяна; всё в нём – скулы, линия бровей, тонкий нос, всегда чуть иронично улыбающиеся губы, глаза, подбородок, ресницы, волосы, шея, руки, плечи – всё в нём является совершенством, недоступным ни одному богу любой античной державы или современной религии.
Он прекрасен. Что бы он ни делал, все его движения наполнены грацией и изяществом, коим позавидует любой человек, способный ценить истинную красоту. Он мог бы бросать уголь в топку поезда, грузить тюки с рыбьими потрохами в мусоровоз, орудовать лопатой на забросанном навозом поле, рубить головы неверным и преступникам, чистить обувь в подземном переходе у ближайшей станции метро, но при этом всё равно оставаться непередаваемо прекрасным. Впрочем, вряд ли бы столь совершенному созданию пришло в голову заниматься столь грязной работой, если ему достаточно просто изредка показываться пред ясны очи осчастливленных зрителей, изгибать идеальные губы в подобии чуть ироничной лёгкой улыбки, поводить плечами, словно сбрасывая с них груз несуществующих сложностей, и - петь. Всё, что угодно, никто ведь не вслушивается в слова. Он мог бы исполнять пошлые частушки, военные марши или куплеты портовых шлюх, всё равно любой в зрительном зале онемел бы от восторга и не посмел ни единым звуком, ни коротким жестом, ни даже лишним вздохом испортить плавное течение волшебного голоса.
Он прекрасен. Каждый раз, когда я вижу его, в моих жилах стынет кровь, сердце начинает биться в истерическом припадке, зрачки сужаются, а лёгкие целыми минутами отказываются впускать в себя воздух. Каждый раз, когда я вижу его, мне становится всё печальнее и больнее от той мысли, что он может достаться кому-нибудь из той грязной серости, что растекается за порогом личных комнат; кому-нибудь неосторожному, непонятливому, невнимательному, не умеющему ценить прекрасное. Поэтому я не могу сдержаться, когда к нему подходит с жеманной улыбочкой очередная поклонница, подносит мерзенький букет цветов и суёт свою вонючую ручищу в его неповторимую ладонь, требуя, чтобы он поднёс грязь к святой чистоте своих губ. Не могу сдержаться, когда его разглядывают прищуренные пошлые глаза толстого сноба, взгляд которого оценивает совершенство, как простой товар, как картошку, поросят или яблоки. Не могу сдержаться, когда князья и бароны, графини и королевы, шейхи и царицы припадают к его ногам, моля одарить их ночью, днём, часом, минутой своего внимания или хотя бы коротким поцелуем.
Никогда не мог сдержаться. Даже когда под моими руками, выплюнув последнее дыхание, затихла неизвестно уже какая по счёту недостойная его любви женщина, даже когда меня схватили под руки и потащили куда-то прочь от её трупа, не дав стереть с её лица так и не исчезнувшее выражение желания, когда бросили на жёсткий каменный пол, я всё ещё не пожалел о содеянном. И никогда не пожалею, ибо всё это было совершено ради него. Ради его невинной чистоты, красоты и великолепия.
У меня могут отнять свободу – я увижу её в его глазах. Меня могут морить голодом и жаждой, могут унести из камеры жёсткую койку и разломать унитаз, могут поносить и проклинать – мне всё равно. Лишь бы не отнимали возможность видеть его, прекрасного, неземного и великолепного - лишь бы оставили на стене зеркало…
Он прекрасен. Нет, он великолепен, божественен той неземной красотой, о какой слагали стихи и песни, рассказывали легенды и сказки, передаваемые из уст в уста, какую так сложно встретить в этом поистине уродливом мире.
Он прекрасен. Каждый жест его подобен движению в страстном танце, каждая улыбка его одаривает райским блаженством, каждое слово, слетающее с уст его, само по себе – поэзия.
Он прекрасен. В нём нет ни единого изъяна; всё в нём – скулы, линия бровей, тонкий нос, всегда чуть иронично улыбающиеся губы, глаза, подбородок, ресницы, волосы, шея, руки, плечи – всё в нём является совершенством, недоступным ни одному богу любой античной державы или современной религии.
Он прекрасен. Что бы он ни делал, все его движения наполнены грацией и изяществом, коим позавидует любой человек, способный ценить истинную красоту. Он мог бы бросать уголь в топку поезда, грузить тюки с рыбьими потрохами в мусоровоз, орудовать лопатой на забросанном навозом поле, рубить головы неверным и преступникам, чистить обувь в подземном переходе у ближайшей станции метро, но при этом всё равно оставаться непередаваемо прекрасным. Впрочем, вряд ли бы столь совершенному созданию пришло в голову заниматься столь грязной работой, если ему достаточно просто изредка показываться пред ясны очи осчастливленных зрителей, изгибать идеальные губы в подобии чуть ироничной лёгкой улыбки, поводить плечами, словно сбрасывая с них груз несуществующих сложностей, и - петь. Всё, что угодно, никто ведь не вслушивается в слова. Он мог бы исполнять пошлые частушки, военные марши или куплеты портовых шлюх, всё равно любой в зрительном зале онемел бы от восторга и не посмел ни единым звуком, ни коротким жестом, ни даже лишним вздохом испортить плавное течение волшебного голоса.
Он прекрасен. Каждый раз, когда я вижу его, в моих жилах стынет кровь, сердце начинает биться в истерическом припадке, зрачки сужаются, а лёгкие целыми минутами отказываются впускать в себя воздух. Каждый раз, когда я вижу его, мне становится всё печальнее и больнее от той мысли, что он может достаться кому-нибудь из той грязной серости, что растекается за порогом личных комнат; кому-нибудь неосторожному, непонятливому, невнимательному, не умеющему ценить прекрасное. Поэтому я не могу сдержаться, когда к нему подходит с жеманной улыбочкой очередная поклонница, подносит мерзенький букет цветов и суёт свою вонючую ручищу в его неповторимую ладонь, требуя, чтобы он поднёс грязь к святой чистоте своих губ. Не могу сдержаться, когда его разглядывают прищуренные пошлые глаза толстого сноба, взгляд которого оценивает совершенство, как простой товар, как картошку, поросят или яблоки. Не могу сдержаться, когда князья и бароны, графини и королевы, шейхи и царицы припадают к его ногам, моля одарить их ночью, днём, часом, минутой своего внимания или хотя бы коротким поцелуем.
Никогда не мог сдержаться. Даже когда под моими руками, выплюнув последнее дыхание, затихла неизвестно уже какая по счёту недостойная его любви женщина, даже когда меня схватили под руки и потащили куда-то прочь от её трупа, не дав стереть с её лица так и не исчезнувшее выражение желания, когда бросили на жёсткий каменный пол, я всё ещё не пожалел о содеянном. И никогда не пожалею, ибо всё это было совершено ради него. Ради его невинной чистоты, красоты и великолепия.
У меня могут отнять свободу – я увижу её в его глазах. Меня могут морить голодом и жаждой, могут унести из камеры жёсткую койку и разломать унитаз, могут поносить и проклинать – мне всё равно. Лишь бы не отнимали возможность видеть его, прекрасного, неземного и великолепного - лишь бы оставили на стене зеркало…
-
-
06.06.2007 в 01:36бесподобно и великолепно...
и больше нет слов... да, и не нужны они здесь..