Суббота - время собирать камни красивое. И вновь дамы в вуалях, масках, с полускрытыми лицами; продолжаю коллекционировать тематические изображения. Фетишизм прогрессирует.
Как и прежде, буду благодаhен, если кто-то поделится тем, чего у меня ещё по каким-то причинам нет.
Начало: 1, 2, 3, 4, 5 и 6.

©

©авторы изображений слева направо:
1. unknown
2. Dani
3. Allison
4. saciii
5. Mehmet Turgut
6. Christina Ricci by unknown artist
7. Lara Jade
8. Helleana
9. Bella
10. Eleena
11. Lara Swift

@музыка: Santa Esmeralda - OST - Don`t Let Me Be Misunderstood

@темы: Фетишизм, Art

---

Сны. Снова она.

Последние пятнадцать лет она коллекционировала туфельки с усердием прирождённого маньяка. Покупала их по каталогам, заказывала через интернет-магазины, вырезала картинки наиболее понравившихся моделей из журналов и делала распечатки на цветном принтере. Картинки вешала на стену в большой комнате, а туфли выставляла ровными красивыми рядами на всех попадавшихся на глаза горизонтальных поверхностях.

В её коллекции было всё, что только может себе представить самый изощрённый женский ум: босоножки, сабо, панталеты, туфли, полуботинки, сапожки, шлёпанцы, балетки, мокасины, обувь на толстом каблуке и танкетке, ровной подошве и шпильках, даже пара ботфорт. Периодически она брала себе на колени ту или иную пару, вертела в руках, так и этак разглядывая, тщательно чистила и полировала от несуществующей уличной грязи и ставила на место. Иногда примеряла ту или иную пару, любовалась на то, как она сидит на ногах, представляла, что лучше всего было бы делать именно в этой обуви...

Вон в тех босоножках на невысоком каблучке было бы замечательно сбегать по ступенькам к фонтану в городском парке. Вон в тех мокасинах - прогуливаться по кольцевой, жуя мороженое и щурясь на солнце. В тех туфельках-лодочках торжественно выхаживать по ковру в театре, посещая премьеру. В той паре мягких балеток - кататься на качелях, представляя себя ребёнком, или скрещивать ноги, сидя на расстеленом для пикника на траве покрывале. В очаровательных полусапожках на меху - бежать по хрустящему снегу за кем-то, кому можно бросить пригоршню снега за шифорот или, догнав, попросту поставить подножку и макнуть в сугроб. В ботинках на толстой подошве - выходить на дорогу, отмеряя многие километры по асфальту, земле, песку, щебню и камням, идя на закат. А вот те, да-да, именно те туфельки на высоком тонком каблучке совершенно неудобные, в них просто невозможно ходить, но это и не нужно, они предназначены только для того, чтобы, услышав звонок, дойти от входной двери до спальни, изящно провести одной ножкой по другой от ступни до колена, а потом потерять обе туфельки. Как Золушка.

Но ей так никогда и не представлялась возможность обуть хоть одну из этих пар ради чего-то большего, чем просто примерка и любование. Однажды она, разглядывая любимую туфельку, в сердцах бросила её куда-то в сторону.

Именно так она разбила то самое старое большое зеркало.

@темы: Ловец снов

---

я умею смешивать несколько отличных коктейлей
разрабатывать рекламные слоганы
говорить белыми стихами
писать без ошибок
заваривать чай ручного сбора
рубить дрова
жарить яичницу
внимательно слушать
печатать около двухсот - кажется - слов в минуту
чинить принтер на работе
быть другом
водить трактор свет знает какой модели
писать дурацкие сказки
не спать сутками
питаться одними бутербродами и чаем
терпеть, когда без анестезии рвут зубы
готовить шашлыки
выбирать парфюм "под человека"
читать мысли
зашивать носки
разговаривать с ветром
разгадывать кроссворды
придумывать миры
многозначительно шевелить левой бровью
произносить скороговорки
быть обходительным
быть сволочью
слышать небо
ходить босиком по асфальту
носить тяжести
находиться меж молотом и наковальней
решать проблемы
создавать кучу новых
казаться психом
отличать "авторское видение" от "буэ какая пошлость"
кататься на коньках
играть в футбол
выигрывать в покер
проигрывать с достоинством
выбирать врагов
говорить правду
лгать
кое-как рифмовать слова
читать чужие стихи
играть роли
быть собой
понимать
культурно посылать
писать письма
считать деньги
молчать
улыбаться
собирать камни
рисовать простые геометрические фигуры
ставить точки над "i"
завязывать галстук
смотреть в глаза
мыть посуду
заниматься сексом
делать бумажные самолётики
выбирать вина
казаться
быть
лепить снежки
философствовать
собирать чернику
нравиться женщинам
и мужчинам
производить впечатление на родителей
пугать детей, ничего не делая
сжигать мосты
избавляться от вредных привычек
уходить
прощать
мстить
помогать
раскладывать пасьянс косынку девять из десяти раз
нажимать вместо точки букву ю
любить deja vu
ценить доверие
спонтанно уезжать
быстро запоминать песни на любом языке
выполнять обещания
клеить обои
отличать ель от сосны
выживать после укуса гадюки
выносить мусор
изысканно изъясняться
топить печь
готовить глинтвейн
и много чего ещё


я не умею играть блюз
и любить тебя

всему остальному не так уж сложно научиться

@темы: Словесные витражи, Внутри, Бред, Женщины, Мысли вслух, Moi

---

Толкование сновидений.

Они остановились у последней черты, отделявшей зелень травы от того кошмара, который простирался в обе стороны насколько хватало глаз. Продолжать путь без дополнительной подготовки было бы безумием, и все трое стояли, наблюдая за попытками других таких же отчаявшихся и ступивших на опасную дорогу, отсчитывали минуты и прикидывали шансы – их и свои. Потом быстро отворачивались, когда очередной несчастный, издав предсмертный крик ужаса и боли, сдабривал землю поля своей плотью и кровью. Отворачивались, но всё равно успевали заметить искажённые страхом лица и тёмно-алые брызги на ослепительном серебре листьев, так быстро впитывающих кровь, что уже через несколько секунд от неё не оставалось и следа. А ведь поле даже было по-своему красиво, особенно когда выходило солнце – тогда от каждого листа отражалось стальное серебро, словно затапливая всё поле.

Представьте себе ножницы. Обыкновенные ножницы, раскрытые до такой степени, что их лезвия образовывают максимально тупой угол, стремящийся к прямой линии. Представьте, что эти самые обычные ножницы зарыты кольцами вниз в землю примерно до уровня шурупа в центре конструкции. А теперь подстегните собственное воображение и постарайтесь представить, что эти ножницы такого размера, что размах лезвий – от края одного до края другого - составляет четыре или пять метров. Получилось? Это ещё не всё. Теперь постарайтесь представить, что эти лезвия, не будучи слишком уж тонкими, по своей остроте почти не уступают бритве. Вышло? Нет, это ещё не конец. Сейчас нужно представить, что эти огромные острые ножницы, зарытые в землю, затопили всё пространство с юга на север, растянувшись от непроходимых гор до самой адовой пустоши, и лишь с запада, откуда вы пришли, до востока, куда так стремитесь попасть, пролегает узкий перешеек; настолько узкий, что вы всё-таки можете увидеть, если напряжёте зрение, за полем сверкающего серебра лоскуток зеленой травы. И, наконец, последнее, самое сложное даже для гибкого ума. Представьте, что это поле ножниц – живое. Оно растёт, питается от почвы и дождей, тянет свои смертоносные листья к солнцу и очень любит, когда его удобряют человеческой плотью и балуют горячей кровью.

Листья-ножницы разрослись в поле хаотично, то изображая якобы правильные узоры, то и вовсе ничего не напоминая своим видом. Только в одном месте, на самом тонком перешейке, они росли так, что лезвия в разведённом положении образовывали почти идеально прямую дорогу от одной безопасной зелёной точки до другой. И вот по ней-то и двигались безумные смельчаки, набравшиеся решимости пройти через эту единственную преграду на пути к спасению – сзади медленно, не неумолимо наступал мор, сметающий всё на своём пути. Одни пытались уйти в горы, но либо погибали там, либо возвращались ни с чем – вершины были неприступны. Другие надеялись найти спасение в адовой пустоши, в которую частично врастало поле живых ножниц, которое, если верить легендам, простиралось в пески всего лишь на несколько сотен километров, но никто не проходил и нескольких сотен шагов – адова пустошь быстро отправляла прямой дорогой в ад. Так что этот серебристый перешеек был единственным путём в рай. Потому-то, несмотря на всю опасность, очень многие всё же рисковали.

Грани листьев-лезвий не были слишком тонкими, однако, конечно, без какой-то опоры пройти по ним было бы возможно лишь умелому акробату. Тогда кто-то из умников придумал опираться о землю по обе стороны от себя крепкими деревянными палками. Пространство между лезвиями как раз позволяло уместиться таким костылям, что существенно облегчило прохождение по перешейку в поле живых ножниц. И теперь люди шли по одному, двое или, максимум, трое, нацепив на плечи рюкзаки и котомки с самым необходимым, обув ботинки на толстой подошве – надеялись спастись от острых лезвий, - и опираясь по обе стороны на длинные крепкие палки.

Каждые десять минут – ни секундой больше, ни мигом меньше – над полем проносился громкий звон, похожий на заводскую сирену, только живой. Это начинали пробуждаться до сих пор спящие ножницы. Они синхронно раскрывали свои лезвия – и в этот момент она и появлялась, дорога в рай. Спустя десять минут – и вновь ровно, с погрешностью разве что в считанные доли секунды – звон повторялся. Это означало, что растения-ножницы приступают к питанию. И, наконец, ещё через десять минут они звенели снова. И закрывались. Смыкали острые, почти как бритва, лезвия, рассекая на две части всё, что встречалось у них на пути – глупую пичужку, оброненную кем-то палку-костыль и плоть того несчастного, кто не успел дойти до спасительного края.

На то, чтобы проделать путь от и до, у каждого безумца или смельчака было ровно двадцать минут. Не так мало, казалось бы, учитывая, что от начала дороги и впрямь просматривался её конец. Посреди пути, в самом центре перешейка одно из растений было немного иного цвета, чуть ближе к золоту. По нему отмеряли свои шансы: если не успел за десять минут добраться до середины, лучше вернись назад и испытай удачу в другой раз. Иначе – верная смерть, не успеешь. Однако идти было не так-то просто: опорные шесты порой слишком глубоко уходили в болотную топь почвы, из которой росли растения-ножницы, спина уже через пять минут начинала ныть от напряжения, а лезвия под ногами всё же не являлись слишком привычной дорогой для прогулок.

…И вот они втроём, остановившись у начала опасного пути, начали готовиться. Изучили основные ошибки других безумцев. Подготовили себе длинные и крепкие, но лёгкие шесты. Подпилили древесину снизу, чтобы шесты не так сильно увязали в болоте. Приклеили к собственным крепким ботинкам ещё одни толстые подошвы. Освободили заплечные мешки, оставив в них только немного воды и еды – всё остальное в раю найдут, коль будет удача добраться до него. Хорошенько отоспались и немного подкрепились перед началом, но именно немного, чтобы не отяжелеть. Поднялись незадолго до заката, когда заходящее солнце как раз светило в спину, выгодно освещало всё серебристое поле и при этом не слепило глаза. Стали друг за другом, дождались первого звона и, не медля, ступили на серебристые лезвия, как только те раскрылись. И молча, сосредоточенно, быстро, но осторожно двинулись в путь.

Они ни на что не отвлекались, берегли дыхание, не глядели на солнце и часы-луковицы, размеренно передвигали ступни и шесты, двигаясь втроём настолько синхронно, что казались одним существом о шести ногах. И все остальные, ожидающие своей очереди у края поля живых ножниц, были уверены: если кто и сможет дойти, то эти трое.

Когда через десять минут, секунда в секунду, над полем разнёсся пугающий звон, означавший, что у идущих осталось ровно столько времени, сколько они уже потратили, растение-ножницы золотистого цвета осталось позади. И довольно далеко: идущий третьим успел ступить на седьмое по счёту лезвие после золотистого. За их спинами послышались голоса оставшихся, кому удачный пример обещал и собственный успех. Но троица не обратила на звуки никакого внимания, продолжая свой путь. Они даже не испытали облегчения и не ощутили подъём. Потому что одну ошибку в своих расчетах всё же допустили.

Острые лезвия проникали сквозь двойные подошвы, уплотнённые металлом, уже к девятой минуте и сорок второй секунде и врезались в плоть. Идти было можно. Но очень, очень, очень больно. И скользко – из-за собственной крови.

На то, чтобы преодолеть вторую половину пути, нужно было куда больше десяти минут.

Никто из оставшихся позади не издал ни звука, когда над серебряным полем пронёсся второй звон, и листья-лезвия начали смыкаться. Никто из трёх путников даже не вскрикнул, когда падал, разрезанный надвое, в пятидесяти восьми с половиной шагах от края.

А растения, получив очередную порцию плоти и крови, сомкнули свои листья и блаженно задремали на десять минут. Они очень устали. Трудно быть одним-единственным пропускным пунктом в рай.

@темы: Сказки?, Ловец снов

---

Что в имени тебе моём?

После увиденной в ЖЖ imja ссылки на поднятую об именах тему, невольно задумался о том, что периодически и само по себе приходит в голову. Сколько себя помню, всегда поражался истовому желанию подавляющего большинства родителей давать своим детям простые однотипные имена. Нет, разумеется, у них есть полное право на это, но и у меня оно тоже есть: поразмышлять на тему.

Помню рассказы матери, которая на последних месяцах беременности составила два списка мужских и женских имён, которые были ей по душе. Добрую половину мужских и треть женских уже взрослый я и сам одобрил. Впрочем, на молодую maman тогда оказывали мощнейший прессинг бабушки-дедушки, умудрившись даже без её ведома записать меня как Сашу (к слову, Александр/Александра – весьма красивое имя, однако, опять же, уж больно популярное), и лишь в последний момент мать изменила запись в свидетельстве о рождении. Хотя, как потом рассказывала, первые полгода меня ещё звали Сашей, что доводило maman до белого каления.

Обычно нежелание называть детей редкими и тем более экзотическими именами сводится к тому, что якобы из-за этого детям в школе покоя не дадут, будут издеваться, придумывать прозвища – такой удар по неокрепшей психике любимого чада! На самом деле всё это чушь. Для примера поднял руины собственного прошлого и вспомнил имена своих одноклассников (вернее, не вспомнил ни одного, после чего не поленился отыскать подписанный фотоснимок и прочитать). Так вот, на тридцать два человека в классе насчитывалось:
- трое Лёш,
- две Светы,
- два Димы,
- две Ани,
- два Паши,
- три Саши (и всё это мальчики),
- две Тани,
- два Сергея,
- и четыре (!) Кати.
Остальные не повторялись, однако таких имён было вдоволь в параллельных классах, а среди нашего более или менее редкими и не встречавшимися в параллели (насколько помню) можно было назвать только имена Тимофей, Лилия, Ян и моё.

К слову, ни одного из нас четверых никто и никогда не дразнил из-за имён. Как раз наоборот, всяческие прозвища придумывали тем, чьи имена повторялись. Чтобы как-то различить меж собой четырёх Кать, одной придумали «дразнилку» по фамилии, другой – по носимым ею очкам, третьей – по какой-то внешней черте, не помню уж. Но одна из них, даже перейдя потом по распределению в другой класс, ещё очень долго была не Катей, а Сушкой. Кроме того, дети достаточно изобретательны, чтобы, если им захочется найти козла отпущения и издеваться над ним на протяжении нескольких лет, выбрать беднягу не по имени, а по множеству любых других признаков. Так что будь ты хоть Вова, хоть Даздраперма, хоть Наташа, хоть Виссарион – не избежать тебе подшучиваний, коль уродился рыжим и конопатым. Имя в данном случае совсем ничего не значит.

Так какое удовольствие, например, в том, чтобы, идя по улице и увидев впереди знакомого человека, которого невозможно догнать и приходится окликать, видеть, как на этот возглас оборачивается пяток-десяток совсем не тех людей? А нужный как ни в чём не бывало продолжает идти; зная, что его тёзок свет знает сколько, он делает скидку на то, что позвали не его, а кого-то другого. Тем более что с ранних лет уже далеко не один десяток раз ошибался, когда оборачивался, услышав своё имя, но оказывалось, что зовут вовсе не его.

Всё это не значит, что я, размахивая стягом, призываю всех и вся давать детям экзотические или откровенно не звучащие в наших широтах имена наподобие Мбанга-Убанга, Юкико и Мдживарахатма или даже Эйприл, Джошуа и Тиккирей. Последние три, к слову, вполне привычны для запада, но у нас им и впрямь мало шансов прижиться. Но почему бы не обратить внимание на красивые имена – старославянские, звучные библейские или те, которые пришли из Европы, но вполне «обжились» у нас? Детей учат ценить собственную индивидуальность и быть самостоятельной личностью, но при этом отправляют под одну гребёнку с помощью того имени, которое само не имеет никакой индивидуальности. Это даже в какой-то мере нечестно.

Впрочем, конечно, это исключительно моё мнение и любой другой имеет полное право на своё.

Для себя.

Для себя. Имена навскидку, которые нравятся на данном этапе жизни (только из тех, что не будут слишком экзотично звучать у нас):
М. Натан, Даниил (не Данила) и Даниэль, Лазарь, Матвей, Самуил, Захар, Арсений, Эдгар, Эдмунд;
Ж. Соломея, Эва (не Ева), Нила, Стефания, Есения, Элла, Нелли, Даниэла, Далила, Всеслава.

@темы: Наблюдения, Точка зрения

---

RPG. Данте Амадори.

Как начиналась история.



p.s. теперь все ролевые выкладки так делать буду, ибо очень удобно.

@темы: RPG

---

Сказка об одном сказочнике.

Старый сказочник ютился на верхнем этаже самого высокого жилого дома в городе. Дом стоял ближе к окраине, а квартирка на верхнем этаже была маленькой и уютной. Всего три комнаты, помимо уборной, – небольшая прихожая со встроенным шкафом и красивым зеркалом на стене, кухонька, где с трудом умещались холодильник, плита, стол и два табурета, да чуть большая по размеру спальня, бывшая одновременно гостиной и кабинетом. Когда редкие гости сказочника спрашивали, почему он арендовал столь неказистую квартирку, тот с мечтательной улыбкой отвечал, что выбрал её из-за расположения на верхнем этаже – так он мог быть выше к небу, которое одаривало его теми мыслями, образами и фантазиями, которые потом выплёскивались на бумагу в виде сказок. Хотя на самом деле причина была в том, что на момент приезда сказочника в город эта квартира сдавалась по самой низкой цене.

Когда сказочник приехал сюда, он был ещё совсем молод, имел чёрные, как южная ночь, волосы и брови и не нуждался в очках во время написания своих историй. С тех пор сказочник очень изменился, постарел, хотя и не одряхлел – всё ещё держался молодцом, по-прежнему поднимался на свой верхний этаж пешком и не испытывал после этого трудностей с дыханием или сердцебиением. А вот город остался прежним, словно замер во времени или причалил у какого-то островка, путешествуя по реке бесконечности. Должно быть, пристань была ему весьма по душе, потому что, сколько бы ни проходило лет – а у сказочника было много этих лет, чтобы в том убедиться, - город продолжал оставаться таким же, каким тогда ещё юный сказочник впервые увидел его.

Здесь всегда царило лето. Вечное лето, мечта множества людей, не умеющих ценить перемены времён года и грезящих о постоянном солнце, тепле и бесконечном созревании плодов на многочисленных деревьях. Здесь никогда не знали мороза, и разве что звёздными ночами ветер иногда приносил лёгкую прохладцу с севера, которая, впрочем, рассеивалась к утру, когда из-за горизонта поднималось яркое солнце, золотящее крыши домов и проскальзывающее в распахнутые настежь окна своими лучами. Как могло лето быть в этом городе вечным, никто не знал и не мог объяснить. Старожилы поговаривали, будто раньше в город нередко приезжали учёные со всего света, копались в почве, брали на пробу воду из лесного озера и ближайшей реки, измеряли странными приборами уровень каких-то веществ, прикидывали расстояние до солнца и экватора, но в конце концов разводили руками и ни с чем возвращались назад.

Некоторые оставались. Совсем немногие – город странным образом умел давать понять людям, хочет видеть их или нет. И если ответ оказывался отрицательным, человек никак не мог ужиться с городом: то в его доме что-то ломалось, то случались неприятности со здоровьем, то соседи, сами не в силах объяснить причины, озлоблялись на такого приезжего. Поэтому мало кто из временных гостей, посещавших город, чтобы полюбоваться немногочисленными местными достопримечательностями, купить сочных фруктов или попросту погреться на солнышке у прозрачного озера, оставался надолго или навсегда. Сказочника город почему-то принял, хотя к тому не было ни малейших причин: ни юношей много лет назад, ни стариком, как теперь, он никогда особенно не любил лето, солнце и жару, не испытывал трепета перед бесконечным цветением и вечной зеленью садов, не восторгался тем, что отсюда никуда не улетают певчие птицы и даже, признаться, не слишком-то радовался, что красивые девушки здесь всегда носят лёгкие короткие одежды. И всё же город его принял, выделил свой уголок и ни разу не сделал попытки прогнать сказочника за свои границы. Быть может, всё дело в том, что сказочнику просто некуда было идти.

Каждый будний вечер, возвращаясь с работы – сказочник занимался каталогизацией книг в городской библиотеке, и это был весьма нелёгкий труд, учитывая, что книги своим неисчислимым множеством занимали целые десятки рядов многоярусных полок, да и новые не переставали периодически появляться, - он бодро, несмотря на жару, поднимался по ступеням к себе домой, каблуками своих всегда подбитых крепкой подошвой летних туфель порождая звонкое эхо. Десять ступеней от двери парадной до первого пролёта с квартирами, десять до окна на общей площадке этажа, потом ещё десять до второй группы дверей, снова десять до очередного общего окна и так до самого верха; в общей сложности выходило ровно сто десять с половиной ступеней – самый последний пролёт по недосмотру оказался немного больше остальных, недостаточно для целой ступени, но как раз по высоте для половины. Сказочник привычно отсчитывал сто десять ступеней, попутно здороваясь, если встречал кого-то из соседей, слегка спотыкался на последней половинке и, открыв дверь старинным ключом, входил в свою крохотную квартирку.

Нашарив левой рукой на стене выключатель, сказочник зажигал свет в коридорчике, сменял уличную обувь на домашние тапочки, вешал лёгкий льняной пиджак бежевого, светло-палевого оттенка или белого цвета в тонкую серую полоску – смотря какой надевал утром - на вешалку в шкафу и проходил в комнату. Там он окончательно менял уличную одежду на домашнюю – такой же лёгкий костюм пастельных тонов, но менее маркий и посвободнее, - после чего направлялся в ванную, тщательно мыл руки чуть тёплой водой и совершал вояж на кухню. В пузатом невысоком холодильнике сказочника ждал приготовленный с прошлого вечера обед, кувшин с охлаждённым чаем и лимон, который так хорошо подчёркивал вкус приятного напитка. Или, если этот день оказывался понедельником, средой или пятницей, сразу по возвращении сказочник готовил себе нехитрую снедь на день вперёд. Это отнимало не слишком много времени, учитывая, что ел он не слишком много: на такой жаре хорошо, если хоть что-то удавалось пожевать. Поужинав, сказочник наливал себе холодного чаю в высокий стакан, который тут же запотевал, с мелодичным звяканьем бросал один-два кривобоких прозрачных кубика льда и добавлял красивую дольку лимона.

Вернувшись в спальню, которая тогда как раз была гостиной, сказочник оставлял чай на низком столике возле любимого скрипучего кресла-качалки, проходил к окну и проверял, не залетел ли с улицы мелкий мусор за то время, пока хозяина не было дома. Так нередко случалось, ведь закрывать окно на целый день было равносильно созданию маленькой преисподней в своих четырёх стенах: жар умудрялся проникать сквозь плотно задёрнутые шторы, и лишь лёгкий ветерок, если оставлять ему возможность входить в квартиру, немного спасал от зноя. К тому времени, как сказочник подходил к окну для регулярной своей проверки, уже начинало потихоньку темнеть, поэтому он задёргивал штору от летящих на свет насекомых, зажигал неяркую люстру и, взяв какую-нибудь толстую книгу, стопку бумаги и ручку, садился в кресло-качалку.

Подложив книгу под листы бумаги, сказочник отвлекался на несколько мгновений, чтобы поднести к губам стакан с холодным чаем – на запотевшем стекле оставались прозрачные следы его пальцев – и, вернув его на столик, обращал свой взор на бумагу. Из-за задёрнутой шторы в комнату доносились приглушённые звуки живой летней ночи, под окнами стрекотали сверчки, знавшие, должно быть, бесконечное множество концертов для струнных трио и квартетов, а из квартиры снизу иногда были слышны голоса – это соседи обсуждали какие-то новости прошедшего дня или попросту ругались. Но они никогда не разговаривали слишком громко, зная, что над ними живёт старый сказочник, которому нужны условия для написания волшебных историй. Очень хорошие соседи, очень.

Проходило ещё несколько мгновений, льдинки в стакане успевали приобрести округлую форму и звенели уже не так, как будучи остроугольными: не «дзин-нь», а скорее «динь-дилинь»; старое кресло чуть поскрипывало, когда во время раскачивания двигалось вперёд, а какой-то молодой и горячий сверчок за окном начал, видно, солирующую партию на скрипке. Наконец, сказочник брал ручку и выводил на белой бумаге первое слово. Спальня, которая была гостиной, тут же превращалась в кабинет, а из-под ладони сказочника вырастали города и страны, неведомые миры и несуществующие дворцы, выходили чудесные существа, прекрасные девы и смелые рыцари, ловкие воришки и молчаливые странники, жестокие властелины и жадные торгаши, вылетали невиданные пичужки и, весело чирикая, порхали под потолком, садились на спинку кресла и плечи сказочника, а одна особенно смелая птичка уцепилась за край стакана и, наклонившись, решила отведать холодного чаю с лимоном. Но стакан явно не был предназначен для птичьих лапок, малышка поскользнулась и, едва не угодив своим разноцветным тельцем в чай, еле-еле успела вспорхнуть повыше. По комнате тут же разлетелся её недовольный щебет, но сказочник этого не слышал – он уже был в далёком краю снежных вершин, где с каждым вздохом в лёгкие врывается кристальная свежесть, а снег настолько чист и искрист, что слепит глаза.

Порой сказочник стирал со лба выступающие капли влаги – не от переутомления, только лишь из-за жары, - делал глоток холодного чаю, в котором со временем окончательно растаяли кубики льда, и продолжал писать. Заканчивал он далеко за полночь. Вставал из кресла, недовольно скрипящего при расставании со своим хозяином, складывал исписанные листки в картонную папку и отправлял её в специально отведённый для волшебных историй ящик. Потом сказочник выключал свет и в полумраке отправлялся умываться и чистить зубы. Вернувшись в гостиную, несколько часов назад ставшую кабинетом, а теперь превратившуюся в спальню, сказочник раздевался, заводил будильник и, откинув с постели лёгкую простыню, ложился спать. Сперва ворочался, с неудовольствием ощущая, как сперва прохладная постель нагревается от тепла его тела, переставая дарить прохладу. Прислушивался к звукам за окном, надеясь, что завтра утром неожиданно пройдёт дождь и хотя бы ненадолго спасёт от зноя.

Сказочник действительно не любил лето. Вернее, он относился к нему очень даже неплохо, когда эта пора года следовала за весной и предшествовала осени, но здесь, в городе вечного зноя, сказочник научился не любить лето. Город знал об этом, но почему-то всё равно не прогонял сказочника, а сам старик, однажды решив обосноваться здесь, уже не решался куда-то уехать. Смирился, стал тяжёл на подъём, ведь пройти вверх по ста десяти с половиной ступеням совсем не то же самое, что собрать все вещи в два саквояжа и отправиться на поиски новой судьбы. С каждым прожитым годом сказочнику казалось, что вечное лето становилось всё жарче, дожди реже, а солнце ярче, хотя, наверное, он просто старел. Зато здесь, в царстве бесконечного зноя, удивительно хорошо выходили истории о других мирах и городах. Примерно с такими мыслями сказочник обычно и засыпал.

Именно тогда она приходила к нему. Сказочник никогда не мог уловить, откуда она появлялась – не то бесшумно отпирала дверь своим ключом, не то забиралась через распахнутое настежь окно, не то и вовсе оказывалась сразу посреди кабинета, превратившегося в спальню. Она тихонько ступала босыми ногами по шершавому ковру - её ступни были изящны, а лодыжки тонки и гибки, - приближалась к постели сказочника и, помедлив мгновение, присаживалась на краешек кровати подле него. Сказочник каждый раз пытался что-то сказать, как-то поприветствовать свою долгожданную гостью, но она неизменно клала прохладный пальчик ему на губы и едва слышно шептала: «тшш…». А может, даже не шептала, и ему это только чудилось, но сказочник всё равно был совершенно убеждён в том, что её голос удивительно приятный, негромкий, богатый на интонации и, возможно, с лёгкой хрипотцой.

Убедившись, что сказочник ничего не скажет, она улыбалась, отчего в его душе растекалось блаженное тепло, совсем не похожее на летний мучительный зной, но, наоборот, очень приятное. Потом прохладная изящная ладонь поднималась от его губ и, породив лёгкий порыв ветерка, опускалась на взъерошенные после сна волосы, проводила по голове ото лба к затылку, даря дивную нежность. От этого ощущения сказочнику хотелось одновременно и смеяться в голос, и плакать, но он молчал, тихо дышал, чтобы ни в коем случае не спугнуть свою гостью. Её хрупкий силуэт туманно вырисовывался в темноте спальни, бывшей кабинетом, с каждой минутой открывая взгляду новые черты: сперва прикрытое светлым платьем колено, потом округлую линию бедра, красивую руку с маленькой родинкой у локтя, плечо и шею, где под светлой кожей видна голубая жилка жизни, подбородок, улыбающиеся губы, прямой аккуратный нос, внимательные карие глаза под дугами тёмных бровей, уложенные в простую, но изысканную причёску или ниспадающие за спину густые волосы, мягкие как шёлк…

Когда дыхание сказочника вновь выравнивалось, она прекращала гладить его по волосам, подбирала длинный подол платья и ложилась рядом. У сказочника была всего одна подушка, а кровать всегда оказывалась слишком узкой для двоих, поэтому он и его гостья соприкасались коленями и, лёжа лицом к лицу, могли ощущать дыхание друг друга. Сколько сказочник помнил себя в этом городе вечного лета, она неизменно являлась в одно и то же время, вот так гладила его по волосам, а после ложилась рядом, обвив нежными руками за шею и позволив ему обнять себя. Сказочник был уверен, что именно благодаря ей к нему приходят те дивные истории, которые он записывает на бумаге и складывает в специальном ящике. И, пожалуй, главной причиной того, что он никогда не намеревался покидать жаркий город, тоже была ночная гостья: почему-то сказочник был уверен, что она не появится ни в одном другом городе мира. Разве мог он отказаться от счастья видеть её каждую ночь, обнимать, касаться губами её шёлковых волос, вдыхать дивный аромат и ощущать спасительную прохладу, всегда приходящую вместе с ней? Не мог. Проклятый город вечного лета отлично знал, как привязать сказочника к себе.

…На башне городской ратуши часы отсчитывали минуты до последнего перед рассветом часа, на горизонте уже угадывался свет готового вскоре пробудиться солнца и сверчки под окнами приступали к завершающим частям своих концертов. Лёгкий ветерок трепал занавески во всех окнах города, распахнутых настежь даже в рабочих зданиях, пустующих по ночам. Маленькая пичужка, порождённая фантазией сказочника, нашла себе приют в бутоне большого пиона, отчего-то не сомкнувшего на ночь листья, а другие птицы разлетелись кто куда и собирались вскоре встречать рассвет. Трава в садах и городских парках покрылась мелким бисером росы, и несколько дворовых кошек, вышедших в этот час на предутреннюю охоту, брезгливо подёргивали лапами, пытаясь стряхнуть с шерсти ненужную влагу. В пустующей тёмной библиотеке порыв ветра сбросил со стола забытый кем-то полупустой формуляр, листок бумаги спланировал на пол и удобно устроился возле конторки библиотекаря. Над городом рассыпались мириады звёзд, постепенно тускнеющих перед рассветом, а сам он готовился раскрыть свои объятия для очередного солнечного утра и жаркого дня, такого же пронзительно летнего, как было много лет назад и как будет много лет потом. Сказочные принцы, прекрасные девы, драконы, небывалые существа и тёмные властелины, невидимые в темноте, попрятались в разных углах маленькой квартирки на последнем этаже самого высокого жилого дома в городе, до которой подниматься десять ступеней от двери парадной до первого пролёта с квартирами, десять до окна на общей площадке этажа, потом ещё десять до второй группы дверей, снова десять до очередного общего окна и так до самого верха; в общей сложности ровно сто десять с половиной ступеней…

А в спальне, которая была кабинетом, а до того превращалась в гостиную, на узкой холостяцкой кровати, сбросив на пол ненужную простыню, спали, обнявшись и разделив своё дыхание на двоих, старый сказочник и его осень.

@темы: Prose, Сказки?

---

Когда обладатель не слишком хорошего (не стоит кривить душой, скорее откровенно плохого) зрения, предпочитающий по неким причинам не носить постоянно очки или линзы, встречается со знакомым в каком-то довольно людном месте, это всегда свидание вслепую, даже если ожидаемый человек знаком не первый год. Тогда стоишь на углу какого-то здания, у входа в некое заведение или просто под фонарём, поглядываешь во все стороны, как будто лениво, но на самом деле попросту бессымысленно, потому что все люди, находящиеся за пределами некой границы, смазываются в сплошной туман, где каждый - незнакомец.
И как на свидании вслепую, смотришь в этот туман, где по своим делам текут бесконечные потоки прохожих, пытаясь по каким-то внутренним ощущениям угадать: а вот тот прохожий - тот самый или другой? Узнает ли тебя по описанию? И каждый человек, свернувший в твоём направлении, воспринимается как вероятный "тот самый". Однако всё равно, пока он не окажется на расстоянии вытянутой руки, не уверишься или разуверишься в собственных предположениях. Остаётся стоять и ждать, пока из тумана сам по себе не выплывет нужный человек.
Moi никогда не был на свиданиях вслепую. Но при этом каждый раз прихожу именно на них.

---

Ложка мёда в бочке дёгтя.

07.09.2008 в 04:05

Пишет  mayday:

.. минута нескончаемого позитива от дискавери.
в которой отметился ажно хокинг, мой личный всем-детям-пример.
долго держал в черновиках, ну ладно уж, брошу добро в воду)

@музыка: Бумдияда или что-то вроде этого.

@настроение: Лав энд Пис!

@темы: Smile, Art

---

помнишь?

Расплескала шёлк волос по плечам, а в густых прядях запутался зелёный ивовый листок. Откуда только он взялся посреди этого моря-океана золота, багрянца и бронзы? Воздух похож на ожившую органзу - тонкий, прозрачный и жёсткий, он легко входит в лёгкие, но выдохи порой даются с трудом. Или то не воздух, а ты рядом, оттого и дышится одновременно так легко и так трудно?
По тёмному и мягкому подолу рассыпаны гроздья рябины - густые оранжевые капли на зелени тканевого мха. Берёшь их пальцами, исцелованными сентябрьским ветром, отделяешь ягоду от ветки и нанизываешь на длинную нить, где уже нашли своё пристанище с дюжину таких же рябиновых ягод. Когда рябина кончится, выйдут бусы - длинная нить, которую ты обернёшь вокруг шеи три раза, и то она будет держаться свободно. И ветер оставит твои руки, начав целовать белую шею, а ты будешь улыбаться этой терпкой осенней нежности.
...
"Мы ведь увидимся после многих лет? Когда-нибудь снова встретимся?"
"Конечно". А про себя: "Когда рябиновые бусы обратятся янтарными". Для "никогда" нет места в сентябре.

@музыка: Nacho Sotomayor - Remember You

@темы: Шаа, Воспоминания, Женщины, Осень

---

Benissimo!

О классических масках венецианского карнавала moi уже писал, а сама тема маски наряду с вуалью стала своего рода фетишем. Блуждая по страницам всемирной паутины, что нынче, кажется, принято называть веб-серфингом, не могу не заниматься собирательством прекрасного.
Дивная коллекция снимков авторства Alexander Corvus. С удовольствием делюсь красивым.

@музыка: Cafe Del Mar - Rae & Chistian - A Distant Invitation

@темы: Фетишизм, Art

---

Размышления на тему.

Меня всегда умиляли некоторые нюансы специфики отношения консервативно настроенных противников нетрадиционности в сексуальной сфере человеческой жизни, а именно тот факт, что, называя подобные проявления грехом, прелюбодеянием, развратом, пошлостью, противоестественностью и прочими не менее яркими эпитетами, большинство из них при этом чётко ориентировалось именно на мужеложество, попрекая мужчин сторонников однополой любви, куда больше, чем женщин. Вдвойне странным сей факт видится, учитывая, что лесбиянок в мире не меньше, чем геев, и, более того, среди гетеросексуальных женщин гораздо больше тех, кто склонен к бисексуальности и желанию «попробовать, как это», нежели среди мужчин. Ну или, во всяком случае, больше тех, кто не подавляет в себе этот интерес к собственному полу.

Однако при этом возведённое в степень презрение агрессивно настроенных противников гомосексуализма направлено именно на мужчин. Кроме того, нередко можно встретить различные формы допущения подобного для женщины, тогда как для «нормального» мужчины это табу. Единственный достойный пример в противовес собственным размышлениям могу углядеть в истории Оттоманской Империи и некоторых других мусульманских стран, где в определённые периоды наличествовало такое явление, как гарем правителя, причём в данном случае имеется в виду не современное его понимание, а именно историческое – когда счёт наложниц и рабынь шёл на сотни, если не тысячи. Немудрено, что при полном запрете на контакты с другими мужчинами и малой вероятности хотя бы более-менее часто обращать на себя внимание единственного «разрешённого» мужчины, эти женщины искали утешения в объятиях друг друга. Подобное отслеживалось и жестоко каралось, однако других настолько же ярких примеров искоренения женской однополой любви найти сложно. Теперь же многие даже самые стойкие гомофобы склонны воспринимать лесбиянок менее антипатично, чем геев.

В подобном ракурсе, пожалуй, немного странно смотрятся заявления о том, что у женщин нет никаких прав по сравнению с мужчиной, и активные выступления феминисток в защиту своих прав. Хотя, кажется, после некоторых событий – воздвижения на пост президента Германии госпожи Меркель, например, - подобные выступления слегка поутихли. Но речь не о том, можно считать это небольшим отступлением от сути рассуждения.

Задумываясь над тем, почему исторически сложилось так, что к лесбиянкам менее агрессивное отношение, чем к геям (помимо только того, что они женщины, «слабый пол» и т.д.), нашёл три более или менее подходящих теории, которые, впрочем, весьма условны и могут быть развенчаны по щелчку пальцев.

Во-первых, касаясь религиозного подтекста, нельзя не вспомнить Еву, которая якобы послужила причиной изгнания человека из рая. На пятки ей наступает менее известная, но более эффектная Лилит, чей образ вряд ли можно считать более невинным, нежели первой жены Адама. Женщина как символ соблазна, того существа, которое повергло всё человечество во грех и обеспечило ему вечность без заслуженной им божьей милости. Первопричина всех несчастий и бед, как и мифологическая Пандора и остальные представительницы прекрасной половины в преданиях и религиозных учениях других народов. Мол, что взять с современной женщины, если она с самого сотворения мира было склонна к грешному образу жизни? За это нельзя простить, но зато всё понятно, логично и последовательно, так что можно закрыть глаза.

Во-вторых, в противоположность первой теории, фигура Пречистой Девы Марии или любой другой непорочной женщины, чей образ является символом чистоты, благости и невинности. Она словно на многие века вперёд оправдывает любые грехи других женщин. Мол, Пречистая Дева одним своим существованием когда-то отбросила тень (хотя скорее уж отблеск света) на остальных женщин, даруя им за свой счёт всепрощение.

В-третьих, и это, полагаю, наиболее актуально, единство понятий «женщина» и «мать». Дарительница жизни, связующее звено человека с природой, ибо процессы, происходящие с женщиной во время беременности и рождения ребёнка, ближе к природе, пожалуй, намного в большей степени, чем все остальные человеческие проявления, вместе взятые. И опять же поэтому, выходит, можно простить то, что недопустимо для мужчины.

При этом, однако, неизвестно, куда деть Адама (безвинно пострадавшего от доверия к Еве), Христа (который, приняв на себя все грехи будущих поколений, при этом был мужчиной), а также любого представителя сильного пола, без участия коего появление на свет детей так же невозможно, как и без женщин.

Можно было бы, конечно, рассуждать на тему того, что гомосексуализм противоестественен по сути своей, ибо основная цель жизни человека – продолжить свой род (про своё отношение к такому видению смысла жизни хомо сапиенса этично умолчу), однако в наши дни не составит труда ни женщине стать матерью, ни разу не испытав радостей половых отношений с мужчиной, ни мужчине заделаться отцом, при этом не познав прелестей секса с женщиной. Так что и эта версия отпадает.

Так в чём же дело? Почему даже самые ярые противники нетрадиционной любви куда больше камней бросают именно в геев? Почему многие, увидев в артхаусной киноленте двух целующихся женщин, склонны сокрушённо вздыхать, но всё же признавать наличие некоторой красоты момента, тогда как даже зрелище всего лишь держащихся за руки мужчин порождает презрительные отклики? Ведь даже придумали называть геев «педиками», придавая слову явно оскорбительный характер, тогда как лесбиянок не называют никак. Вот есть они и есть, ну и чёрт с ними. А геи – у-у, это же ужас какой, ахтунг, это не «настоящие мужики™».

Логика происходящего для меня ускользает, убедительно рекомендуя не углубляться в подобные размышления, которые ни к чему толковому всё равно не приведут.

А одна знакомая барышня, услышав подобные излияния, выдвинула следующую теорию. Такой негатив в последние годы обращён на гомосексуалистов исключительно по той причине, что почему-то относительно недавно началось едва ли не реклама гомосексуализма. Книги, фильмы, то же аниме и т.д. и т.п. Однако кто по большей части пишет о геях, кто рисует японские комиксы о несчастной любви двух красавцев-мужчин, кто устраивает ролевые игры с повальным сношением персонажей мужского пола, кто, в конце концов, пишет фанфики по гарепотеру (бедный, разнесчастный мальчик по правде говоря!), кто, если не на девяносто процентов девочки, девушки и женщины?

Как утверждала моя знакомая, делают они это вовсе не из любви к мужескому полу и не от желания лицезреть сразу двух идеальных красавцев в одной постели. Истинная причина тому – исключительно желание отвлечь на ни в чём не повинных гомосексуалистов то внимание, которое могло бы быть обращено на них самих, если бы они поменялись местами. Так что это заговор с целью завоевать планету, устроить матриархат и разводить мужчин в лабораториях исключительно как семенных жеребцов.

Ах да, а ещё мы все умрём. Но это уже совсем другая история.

@темы: Мысли о, Люди, Точка зрения

---

Алфавит. И.

И.

Индиго по венам бурлящим потоком, а на кончиках ресниц прячется время, но люди не могут не моргать слишком долго, и оно ускользает сперва мгновениями, а потом и часами. Тонет, падая где-то грани зрачка и радужки, забирается под кожу, впитывается в плоть и кровь, путешествует по всем венам и жилам. Индиго клубится и бурлит, проникая до самых кончиков пальцев, только назад дороги нет, не пробраться к глазам и ресницам. Возвращаться – примета дурная, и если индиго даже очень постарается, добьётся лишь того, что зрачки и радужка будут плавать не в белом молоке глаз, а в чуть голубоватом. Не более того.
Когда же приходит время, индиго, уже совершив долгий вояж, скользит куда-то к грудной клетке, недолго клубится там и после, ощущая, как холодеет его обиталище, покидает его невидимым ошмётком последнего выдоха. Тихо-тихо, как пустынные ночи цвета индиго.

@темы: Verborum caterva, Алфавит, Бред

---

Про ник "Инори"

Не нравится, когда moi называют Инори. Это ник. Старый анимешный ник, которым moi почти не пользуется уже лет пять. Если так проще понять, можете считать, что перерос. Тот же жж находится по адресу inori-kun исключительно по той причине, что изменить нельзя, увы. Та же ситуация на ролевом форуме, где попросту не хочется терять многолетнюю регистрацию и некоторые связанные с длительностью оной плюсы. Всё.
Может, хотя бы чисто из уважения можно называть moi по имени? Оно у moi красивое. Запоминающееся. Кроме того, в профиле указано чёрным по белому. В icq опять же. Ведь никто же не называет жж-юзера с логином, например, "13th_march" тринадцатым марта, верно? Не называет. Смотрит в профиле имя или не ленится уточнить у человека, коли намерен комментарии оставлять, как его звать-величать. И если тот отвечает "так и зови меня - тринадцатимартовским!", тогда уже использует именно такой ник. Никак иначе.
Неужели не чувствуется разница между ником и именем? Тем более, если первое давно отжило своё...

@темы: @шное, Moi

---

Видел.

Ветви каштанов, растущих вдоль дороги, уже почти голые. Эти деревья всегда самыми первыми избавляются от листвы, только кое-где висят скукоженные грязно-рыжие ошмётки того, что ещё совсем недавно было зелёной кроной. Одно из деревьев, ничем не отличающееся от остальных. Где-то в середине ряда, не возле перехода, не вблизи светофора, не обделённое солнцем - такое же, как и два слева и справа от него, такое же, как остальные каштаны в этом ряду. Половина ветвей голая с немногочисленными скукоженными листьями. На другой половине листев не намного больше. Зато они зелёные. И каштан цветёт.

Цветение и увядание, жизнь и смерть, инь и ян, "да" и "нет", живое воплощение единства противоположностей, которое, казалось бы, невозможно, но всё же имеет место быть.

@темы: Город

---

Знаешь, я, кажется, выпил луну.
Ещё вчера она сияла в тёмном небе, эта прорезь в космической материи, единственный вход в иные миры, божье око, терпеливая всепрощающая спутница жестокого эгоиста-солнца, кусок ароматного сыра на тарелке вселенского Мыша… Единственное средство встретиться с тобой и поговорить. Я уже почти совсем забыл, как раньше общался с женщинам. Или предпочёл забыть, что куда вернее. Но ещё никогда доселе – до тебя – это не было так возвышенно, невинно, непорочно, чисто, незапятнанно и при этом искренне и откровенно. По-настоящему.

Знаешь, я даже не заметил, как это случилось.
Всего минуту ранее луна была над головой, подмигивала из распахнутого окна, освещая мою одинокую комнатушку и, как обычно, связывала нас с тобой. Я слышал твой голос, видел твоё лицо и знал, что в любое мгновение могу протянуть руку и, пользуясь лунным светом как фантастическим лучом для перемещения на огромные расстояния, отправиться к тебе и коснуться твоей ладони своей рукой. Всего минуту ранее она отражалась в фарфоровой чашке, наполненной ароматным кофе – помнишь, тем самым, чей запах тебе так пришёлся по вкусу? – а потом я, болван этакий, поднёс чашку к губам и, не заметив, что луна тонет в кофе, несколькими глотками допил его.

Знаешь, луна была вкусной.
Правда, сперва я решил, что просто перехимичил, пока стоял над туркой, и этот необычный привкус принадлежит не чему иному как кофейному напитку. Но потом поднял взгляд от края пустой чашки к небу – и на какой-то миг даже потерял дар речи, настолько ошеломительным было осознание того, что ночное светило исчезло из-за меня, по моей невнимательности. Глупо, да? Глупо, нелепо и обидно.

Знаешь, я не представляю, что теперь будет.
Нет-нет, человечество, сам мир да и я тоже вполне в состоянии пережить ночи без освещения. Может быть, лет через пятьдесят наша наука сделает семимильный шаг вперёд, какой-то гений изобретёт способ создания рукотворных планет, и на месте живой луны появится искусственная, которая будет преспокойно отражать солнечный свет по ночам, при этом ничуть не грозя стать утопленницей в чьём-то кофе. Вот только сможет ли она стать новым средством связи такого жалкого человека, как я, с такой, как ты? А если даже и сможет, что мне делать эти пятьдесят лет, пока кто-то не придумает новую луну?

Знаешь, а я ведь очень виноват.
Перед всем миром, перед самой луной, но в первую очередь, конечно, перед тобой. После всего, что с нами было, что связывало нас много лет, после всех этих ночей, когда наши души тянулись друг к другу через миллионы световых лет, - после всего этого сможешь ли ты простить меня за то, что я выпил луну?

«Нет, не смогу».
Но… Но почему?
«Потому что в твоём желудке мне, признаться, неудобно. Знаешь ли, места мало, не то что на небе. И вообще. Кажется, у тебя аппендицит».

@темы: Сказки?, Бред

---

Отзыв о прочитанном.

Современная литература порой бывает воистину феерична. Зная, что большинство молодых и относительно молодых авторов выросли на книгах, которые можно демонстрировать как примеры изящнейшей словесности и богатейшего литературного языка, moi отказывается понимать, откуда берутся некоторые перлы. «Он обнял *** и прижался своей щекой к её щеке. […] Она (щека) была нежной, как кожа на попке младенца».
И это цитата.
Свет и тьма, неужели из огромного числа возможных сравнений нужно было высосать из пальца именно это? Почему не лепесток банальной розы? Зачем не поцелуй весеннего ветра? Отчего не нежнейший шёлк? Откуда, ну откуда автору взбрело в голову такое ужасающее сравнение? Быть может, moi чего-то не понимает в современной литературе или слишком критичен, но это же невыносимо!
Моё чувство прекрасного бьётся в припадке, категорически отказываясь сравнивать кожу лица любимой женщины с человеческой задницей. Пусть даже маленькой и розовой.

p.s. Против слова «задница» чувство прекрасного тоже бунтует, но ради великой цели согласно немного потерпеть.
p.p.s. И не спрашивайте, что за произведение. Оно ко мне пришло случайно, так же ушло и, надеюсь, не вернётся.

@темы: Мысли о, Будни, Негатив

---

Увиденное.

Ад / Dante's Inferno

оригинальное название: L'inferno.
страна: Италия.
жанр: экранизация, драма, фантастика.
год выпуска: 1911.
продолжительность: 68 мин.
режиссер: Джузеппе де Лигоро.
imdb: ( 6.5/10 )



актерский состав: Сальваторе Папа, Артуро Пировано, Джузеппе де Лигоро, Аугусто Милла.
сюжет: экранизация одной из частей «Божественной комедии» Данте Алигьери, «Ад» повествует о путешествии главного героя в сопровождении поэта Вергилия по кругам ада, где он наблюдает, к чему приводят грехи людские после смерти.
дополнительно: это первая в истории итальянская полнометражная кинолента и первый фильм этой страны, где фигурирует обнажённая натура. Впервые «Ад» показан в Неаполе в театре Меркаданте 10 марта 1911 года.

мнение: пожалуй, сейчас, спустя почти сто лет со дня показа этого фильма, его вполне можно называть истинным артхаузом, хотя в начале прошлого века, должно быть, он был скорее сродни современному блокбастеру: неожиданный, неоднозначный и эффектный. Одно то, что в кинофильме достаточно неприкрыто показано человеческое тело, должно было шокировать зрителя начала XX века. Современника же может поразить другое: то, насколько любовно и тщательно создатели подошли к своей работе и как умудрились в условиях минимальных возможностей изобразить довольно-таки нереалистичные картины, созданные воображением великого Алигьери. В двадцать первом веке уже никого не удивят ни Церберы, ни ангелы с демонами, ни превращение человека в камень, ни мгновенное появление или исчезновение людей в кадре. Однако достаточно вспомнить о том, что этим спецэффектам почти век от роду, как начинаешь воспринимать всё совершенно иначе.
Восхитительное произведение искусства, которое благодаря труду реставраторов и относительно недавно записанному звуковому сопровождению (надо сказать, вполне подходящему) обрело новую жизнь и новый облик.

Рекомендую. Это прекрасно.
x-post в  artmaster

@темы: Art, И дольше века..., Кино

---

Поздние троллейбусы чем-то сродни кораблям, бороздящим просторы дальнего космоса. Вместо безграничной вселенной - тёмные улицы постепенно готовящегося отходить ко сну города. Вместо иллюминаторов - чуть запотевшие стёкла, глядящие в никуда. Вместо звёзд - горящие окна; и как не знаешь, что представляет собой та или иная звезда, так и нельзя быть уверенным в том, что может ждать за любым из окон. И, как и некоторые космонавты, отдельные пассажиры ночных троллейбусов совершенно не уверены, зачем поднялись на борт.
Однако у троллейбусов есть несомненное преимущество перед космическими корблями: всегда можно выйти на следующей остановке.

@темы: Мысли о, Город

---

Сны.

…Она не стала собирать осколки когда-то давно разбившегося огромного зеркала, и они уже не первый год тускло поблескивали в полумраке. Иногда ей нравилось заглядывать в них и видеть в отражении десятки, сотни, тысячи глаз, которые смотрели на неё с привычным пониманием и сочувствием. Но миг погружения в иллюзию человеческого присутствия иссякал, и она возвращалась в свою одинокую тёмную комнату забытого всеми богами дома, который, быть может, ей было суждено никогда не покинуть.
Отражение собственных глаз в осколках разбитого зеркала мало способствует перешагиванию высоких порогов, если у тебя нет ног.

@темы: Ловец снов